Да, можно жить и без любви, по привычке, ради борща и стирки носков. Видал я и худшие варианты семейной жизни, видал и людей, смирившихся с тем, что одиночество – это все, что им суждено.

Да, я догадывался и слышал, что стоит дожить до победы, как шансов на семью у меня будет выше моих возможностей, ибо столько мужчин погибнет в войне, что… Но это соображение меркло перед тем, что не будет Ирины. И ничто не может ликвидировать это ощущение. Да, ты знаешь, что это вряд ли преодолимо, и в случившемся ты совсем не виноват. Но болеть все равно не перестанет…

Что же до своей роли в новой жизни, то мне она представлялась туманной и случайной. Скорее всего, так и останусь бойцом морской пехоты или ее сержантом. Нет, это же флот, здесь звания чуть другие. Ну, пусть старшиной второй статьи, то бишь равным младшему сержанту – собственно, в запас я уволился ефрейтором, так что такой уровень я потяну. Вряд ли Мировому разуму или чему-то вроде него захочется так тасовать обычных людей между временами. Вариант, что я некто вроде супергероя супервысокого уровня, мешала принять природная скромность, ибо полезным и нужным я мог быть, а вот спасителем многих уже вряд ли. Тогда отчего же меня сморил сон, после которого я очнулся на берегу моря?

Раз нет логически понятных пояснений, тогда только и остается, что признать себя жертвой какого-то стихийного процесса. Произошло противостояние третьих планет-спутников Нептуна, Сатурна и Урана, и все, ты оказался в некоей точке пространства, и теперь ты турок, не казак. Да еще и возле будущего кинотеатра «Нептун». А отчего ты? Наверное, мировым силам это безразлично, кто в период этого противостояния напьется, а кто ухнет в иные времена, а у кого стрелка на колготках образуется.

Впору вздохнуть и зажить здешней жизнью, но сознание выдает такую вот идею, что раз случилось так, ведь и повториться может. Вот пойду я по нужде, и при внезапном отказе генератора (а это с ним через день происходит) ждет меня попадание в Древний Рим, и буду я вспоминать, как по-латыни хлеб, а как «здравствуйте». А местные римляне будут морщиться от моего акцента. Путем напряжения памяти я вспомнил, что хлеб по-латыни «panis», а вино – «vinum», и это почти все, что я могу сказать римлянам без помощи рук и мимики. Но ведь те самые планеты могут и засандалить меня в Древний Китай или Индию, о которых я знаю только то, что они были. И это, возможно, еще не самые худшие варианты.

И вот такое каждую ночь! Устав от опасений, я решил попросить снотворных, но что здесь могут быть за снотворные? Точно должен быть фенобарбитал, а вот насчет димедрола и пипольфена я не уверен. Элениум – это вещь относительно недавняя, кажется, семидесятых годов, а вот димедрол… О времени его появления не готов сказать, и потому просить его опасно. Насчет люминала – это решение не менее неудачно, чем с наркотиком, потому что фенобарбитал – то еще вещество с точки зрения опасности и привыкания. Поэтому я просил на ночь валерьянки, и мне ее давали. Толку от того не было, но хоть и вреда не больше, чем пользы. В общем, конец ноября разделился у меня на день ожидания ужаса и ночь, когда ужас приходит.

Конечно, днем было лучше (ну, кроме перевязок), все чем-то отвлекаешься от ожидания ночи: делом, чтением, разговорами, да и культурная программа тоже присутствовала. Приезжали к нам артисты фронтовых бригад, и все, кто мог приковылять, артистов слушали и громко аплодировали. Кино тоже случалось. Но и днем были свои сложности.

Голова у меня была заточена под свое время, а тут она много чего не знала, да и других подводных камней хватало. Не раз ощущал себя прямо Штирлицем, хотя вокруг были свои, но… язык мой – враг мой. От рассказов про работу я уклонялся намеком на то, что завод «Красный Профинтерн» занимался разными оборонными заказами, потому я много рассказывать не могу. Это даже было правдой, и не могу, потому что нечего сказать, да и завод действительно делал бронепоезда и ремонтировал их. Секрет, и всё. Но вот мелкие обмолвки – как от них избавиться? Например, не Советская армия, как я несколько раз ввернул (ну привык я, привык), а Красная армия. Но народ на это не реагировал – армия-то Страны Советов, так что сойдет как синоним. Но вот ляпнул я как-то про офицеров и вызвал недоумение. Из него я вывернулся, сославшись на песню: «И с нами Ворошилов, первый красный офицер». А раз бывший нарком и маршал так и называется красным офицером, так и комвзвода, упомянутый мною, пусть тоже несет это звание и не пыхтит от натуги. Благо недолго осталось, через пару месяцев должны всех в офицеры переименовать. Пару раз ляпнул про разные современные мне материалы. Тоже пришлось извиваться, рассказывая, что это такие экспериментальные материалы, которые еще в широком распространении отсутствуют, но у нас на заводе уже появлялись.

А ведь я читал несколько книжек про героев, как-то попавших в прошлое, где они легко и просто устраивались, сойдя за местных. Вот и верь после этого людям, то есть авторам.

Нельзя сказать, что я сильно боялся попаданий в особый отдел. Просто верить перестал тому, что в свое время писалось в нашей прессе, давно и напрочь. Возможно, это было с моей стороны непростительным легкомыслием, но когда тебя бросают на острие прорыва противника, ужасы прессы меркнут. Ты и так можешь «внезапно и быстро исчезнуть из глаз». И никто не узнает, что с тобой стало и когда. Сколько людей лежало и лежит безвестно, и как узнать теперь, кто это тут пал, коль красноармейская книжка давно сгнила, а смертный медальон он из суеверия не заполнил, а то и вообще выкинул? И умирать, попав под огнеметную струю, будешь тоже нелегко. Поэтому о штрафных ротах я не беспокоился.

Вот «желтый дом» – это реальнее и опаснее. Но никто мною не заинтересовался – ни особый отдел, ни женская часть госпиталя. У них были свои приоритеты. На некоторых девушек я иногда заглядывался, но потом вспоминал, что Ирина… Да и знал, что уверенность пациентов в том, что медички так и высматривают, кто из пациентов покрасивее и помужественнее – это заблуждение.

Плечо, хоть медленно, но заживало, боли ночью становились не такими нестерпимыми. Видимо, что-то происходило. Не то меньше стал отекать какой-то нервный узел, не то что-то лучше стало в голове. Ну да кто же его знает, отчего все так болело – может, это так из меня выходил стресс от первого боя и последующих? Возможно, и даже очень возможно, потому что в первые дни после ранения такого не было. То есть рана отзывалась на обработку ее или неудачное положение, но без вот этого ночного кошмара. Заденешь днем, и заболит, заденешь вечером – тогда и будет, но пока не заденешь, то спать можно нормально.

Кое-что подобное мне говорили знакомые, побывавшие на разных конфликтах и войнах девяностых, и раненые там. Но у каждого отличия были. Впрочем, боли в госпитале – это лучше, чем если бы я от испуга сбежал в тыл или, свернувшись в позу эмбриона, принялся сосать палец. Про такое тоже рассказывали. Умирать-то страшно, и не у всех получается при этом выглядеть как на прогулке по парку. У меня получилось именно так. Осталось надеяться, что так будет и дальше.

Приближался День Конституции. И военком произвел поиск талантов среди раненых. В список талантов я не попал. Бренчать на гитаре и петь, как получалось, я, конечно, мог, но сейчас у меня одна рука не работает в полном объеме. Голос от пуль не пострадал, но если выбирать между моим и женским, то все преимущества будут на стороне медперсонала. Так что концерт своими силами я буду только слушать, и даже похлопать не смогу.

Концерт пятого декабря был на славу – и школьники пришли, и собственные силы самодеятельности постарались. Поэтому я нисколько не страдал от того, что сам не участвовал – вышло не хуже, а даже лучше.

Правда, для семейных посиделок или на работе мои умения и голос вполне сойдут, а для публичного исполнения – можно и обойтись без меня. Да и даже с зажившей раной – надо же руки малость потренировать, а то если берешь гитару раз в два года, то и ощущаешь их уже не такими. Теперь же после переноски тяжестей и ранения я могу сыграть и даже хуже. Кстати, вот подумал об этом и чуть не треснул себя по лбу: это же я исходил из своих родных пальцев и голосовых связок, а у Андрея-то они другие! Может, даже лучше, чем мои, может, хуже, но если хоть строевые песни я пел и иногда про себя мурлыкал, то гитары в руках точно не было! Хорош бы я был, если б напросился и обнаружил, что меня руки не слушаются!

Итого, не мешало бы попробовать. Кстати, когда рана совсем заживет, может, таким образом надо руку разрабатывать? Это может и пригодиться. Кстати, мне один старичок говорил, что когда у них в ВОХР были на вооружении наганы, то они, чтоб пальцы потренировать для уверенной стрельбы самовзводом, использовали натянутые гитарные струны или проволоку. Ну, у кого что было. Играет в доме кто-то на гитаре – струну и конфискуют. А нет – так проволоки на БМЗ хватало. Сделают для команды обрешетку из дощечек и натянут на них проволоки по возрастанию толщины – вот ВОХРа и пальцы накачивала. Тогда в ней были не только пенсионеры, отставники и прочий такой вот контингент, а люди помоложе. А некоторые и с фронтовым опытом. Они не просто время на работе отбывали, а относились к делу серьезно, как и всякий, кто рассчитывает, что от его умения и оружия его же и жизнь зависит: и усилие спуска регулировали, и пальцы тренировали этими вот «струнами», а руку – тяжелым чугунным утюгом. Когда-то электрические утюги были редкостью, потому гладили цельнометаллическими утюгами, которые нагревали на печке. Были среди них и бандуры в пару килограмм…

Кстати, дед Фомич говорил, что знает способ, как быстро перезаряжать наган, не крутя каждый раз экстрактор, но за неактуальностью тогда этого умения я и не уточнял, как именно надо делать. Жаль, сейчас бы пригодилось, но кто же знал…

Рана заживала, ночные приступы болей уже не были так сильны, во время них было больше ожиданий, что вот-вот заболит, как прежде, а уже так страшно не случалось. Но спал я все равно плохо. Ребро уже почти не болело, даже когда глубоко вдохнешь. Скоро, как мне думалось, должны были снять гипс, а значит, рука будет как не своя первое время. Я это уже знал, ибо ломал руку в детстве. Как гипс сняли, тогда рука ощущалась словно налитая свинцом. Ну, и слабая была. От физкультуры было еще на месяц освобождение, и неспроста – реально тяжело было подтягиваться и кувыркаться. Да и долго ощущалось, что рука стала слабее, чем была до того, что даже было удивительно, потому что хоть и начал делать столько же подтягиваний и сжатий резинового мячика, а все равно это ощущение застряло в голове.

А как будет сейчас? Ведь есть не только повреждение кости (пусть и не полный перелом), но и поврежденные мышцы и прочее, название чего мне даже неизвестно. А кто его знает, как будет…