В марте 1945 года десант в районе Тат из 330 человек потерял 60 человек убитыми и 90 ранеными.

То, что десант будет без нормального тылового снабжения – это уже данность. Хуже, если это будет, как на Эльтигене или керченском плацдарме, когда и с пресной водой не очень хорошо. Еще хуже, когда под Илоком разлившийся Дунай затопил островок с десантниками, и потому, чтобы не утонуть в декабрьской воде, надо было привязываться к торчащим из воды деревьям.

Да и до места высадки нужно добраться. А там велика вероятность погибнуть совокупно на борту судна или корабля, идущего к месту высадки. Во время Керченского десанта в декабре сорок первого года 224-я дивизия потеряла три батальона. Так про них и сказано в донесении: «потоплены». Это по большей части результат налетов авиации на суда с десантом – земснаряд «Ворошилов» и баржу номер 59. То есть угодила авиабомба в баржу, а бойцу надо выскочить из трюма по узкому трапу до того, как баржа затонет или тела пытающихся вырваться не закупорят выход. А после надо нырнуть в декабрьское штормовое море и доплыть до берега или другого судна десантного отряда. Это если умеешь плавать. Да и даже если умеешь – это не совсем тривиальная задача. При тренировке перед высадкой Григорьевского десанта шлюпку с десантниками захлестнуло волной. Большинство погибло – нагруженные оружием и амуницией люди мгновенно пошли ко дну. Хотя, как выяснилось, и среди личного состава морского полка нашлись те, кто не умел плавать и боялся воды.

Да, тогда наши «пророки» ошиблись. Не повели нас ни в настоящий, ни в Фальшивый Геленджик, а повели нас в Новомихайловский. Пехом. А дальше был пеший марш по горам и долам к Садовой. Сплошные горы и речки. Кто-то подсчитал, что их мы пересекли аж тридцать три штуки. Пожалуй, он прав. Но если бы он сказал, что речек было аж семьдесят пять, я бы тоже поверил. А тут еще начались дожди, похолодало, а мы по большей части в летнем обмундировании…

Действия бригады под Туапсе принесли ей звание Краснознаменной, наш комбат тоже получил орден Боевого Красного Знамени. Мне же бои под Туапсе принесли в основном опыт. Когда попадешь под пулеметную очередь, опыта мало не бывает. Узнаешь, как в следующий раз перебегать под пулеметным огнем, ну и госпитальный опыт тоже сильно пополняется. Видимо, мало я полежал в Марьиной Роще, да еще частью без сознания, вот и не проникся достаточно глубоко. Спасибо, что вторую пулю задержал приклад автомата, поэтому ее хватило на то, чтобы сломать ребро, но не на ранение в грудь. Ну, а первая наделала дел в правом плече. Так что довольно долго было не вздохнуть, ни охнуть, ни лечь на правую сторону, ни кашлянуть… Ходить-то еще ничего, а вот встаешь или садишься – ой, мамочка! А при перевязке – вообще… слов нет, чтобы воспроизвести впечатления. Хорошо, что лучевой нерв не пострадал, а то бы до весны руку разрабатывал или еще раз оперировать пришлось.

По радио и из газет шли добрые вести с Дона и из-под Сталинграда, под Туапсе немцы застряли и даже откатились, под Орджоникидзе им навешали. Наступала пора вернуть все потерянное в сорок втором. Это ощущал не только я, в одной из своих жизней читавший про это, видевший памятники разворота захватчиков назад, но и все остальные, которые этого знания не имели. Но все ждали возвращения Ростова и Краснодара. Это и получилось, но не само. Нам, раненым, еще предстояло вернуться в части и сделать это. А тех, кому не суждено было снова встать в строй, нужно поддержать морально. Единение всех для победы – это не пустые слова, которые кем-то там придуманы. Это надо испытать, хоть даже в варианте перед телевизором, когда наша сборная побеждает чью-то другую. Когда ощущаешь себя частью единого целого, жизнь выглядит немного по-другому.

Поэтому и смотришь на свою рану и тихо мучаешься, что она все еще не заживает, и что твое сломанное ребро все еще не срастается. Еще рано, костная мозоль так быстро не образуется, но скорее бы… А рана, зараза, наверное, гноится, раз не зарубцевалась еще. Спросишь врача, а он на ходу ответит тебе, что нет, не бойся, морячок, все у тебя нормально и заживет до свадьбы. И бежит куда-то еще, их ведь не хватает, а нас очень много, лежащих и в палатах, и в коридорах бывшей школы… Кому-то надо делать повторную операцию, кому-то стало плохо, а вот соседа справа Дениса сегодня таскали воздух из плевры выпускать. У него тоже ребра пострадали, но не одно, как у меня, а три, да и ноги перебиты. Швырнуло его взрывной волной от бомбы, да при этом и приложило обо что-то твердое. Такова судьбина зенитчика: я-то могу куда угодно от авианалета прятаться, а ему их отражать надо. А он, небось, думает, что у нас в бригаде жизнь тяжелее, ибо у нас этого выше крыши, а у него на батарее нет… Первые день-два в госпитале я прямо плавал в волнах блаженства – чистое белье, баня, еда, да еще и вовремя, без задержек. Красота! Потом стало потяжелее – перевязки, запахи, прочее…

Да и перевязки тяжелы не только сами по себе, а и морально. И самому больно так, что и выматеришься, не сдержавшись, да и послушаешь, как кричат и стонут другие – это тоже не радостно. Боль схлынет, и извиняешься перед сестричкой, что не сдержался и в ее присутствии, она отвечает, что нет, ничего, она уже привыкла, а ведь знаешь, что не так это…

Запахи в госпиталях – это тоже впечатления, особенно когда проходишь мимо палаты, где обожженные лежат. Да и наши раны не сильно хорошо пахнут, и не все раненые и контуженые за своими процессами уследить могут. А куда денешься? Лежишь и терпишь…

Ладно, есть уже нужда, вот сейчас и побреду туда. А пока глянуть надо, что у кого. Денис спит, и одышки с посинением у него нет, значит, все нормально. Прокопу водички дал, Анверу ничего не надо, но лоб у него сильно горячий, Исидору пора утку вынимать, но одной рукой я ее не выну. Егора нет, но он ходячий, так что с ним разве что передозировка никотина случиться может. Как ему только нормы махорки хватает! Правда, он говорил, что до госпиталя так сильно не налегал на курево.

Так что подошел к посту, и Марьяне Сидоровне сказал, что надо утку вынуть, а Анверу градусник поставить, и поспешил, а то ведь можно и допрыгаться до водной феерии.

А обратно мы уже с Егором пошли вместе, у меня правая рука на отлете, а у него левая. Исидор сказал, что мы, когда вместе идем, похожи на параван-охранитель. Есть такая штука для защиты корабля от мин, отводящая их от него. По виду похожа на крылатую ракету, как сказал бы я, а как сказал бы Андрей – на самолет. Да, хреноватые из нас сейчас охранители, разве что грудью и гипсом прикрыть можем, один с одного фланга, другой с другого.

Вот так и текло время в госпитале: перевязки, завтраки, обеды и ужины, раненые, что убывают и прибывают… Впрочем, поток прибывающих постепенно снижался, ибо бои затухали.

А мои раны в плече стали сильно болеть ночью. С чем это было связано – не знаю. Может, с моей головой, может, с Андреевым телом, а может, дело не в нас, а в пулемете или каких-то тайнах физиологии. Марина мне раньше рассказывала, что какие-то временные циклы существуют и в других болезнях. Обострение весной и осенью, например, или приступы астмы, случающиеся под утро. Про астму ей объясняли, что дело в китайских циклах циркуляции энергии. В определенное время какой-то меридиан испытывает недостаток энергии, а другой, наоборот, переполняется ею. А вот этот дисбаланс и приводит к приступу. Какие именно меридианы – не спрашивайте, ибо не помню. Марина-то мне про них говорила, ибо хотела заняться иглотерапией, потому и сама учила и мне пересказывала, да и лечить пыталась меня же. А я усвоил только местами. Да и сезонные обострения болезней тоже связаны с сезонными колебаниями энергии в меридианах. Где-то избыток, где-то недостаток – вот и язва заболела, и еще что-то вышло.

Так что я так себя уговаривал, когда от выламывающих болей в пробитом плече готов был полезть на стенку. Дескать, вот меридиан чего-то там придет в норму, излишняя энергия Чи уйдет из него в парный, и болеть перестанет… Но осознание помогало плохо, когда не знаешь, как быть и куда деться. Сильная болевая реакция длилась не то полчаса, не то час. Когда не вздохнешь от боли, секунда кажется годом, и не чаешь дожить до конца этой секунды. Потом становится чуть легче, рука уже не заставляет пережевывать собственные зубы, чтобы не закричать, но эта боль как бы стоит у твоего порога и аккуратно постукивает в дверь: дескать, я еще тут, не забывайте об этом. Потом летучие боли мелькнут и пропадут, но ты все время помнишь, что она тут и вот-вот появится опять. Оттого и не спишь всю оставшуюся ночь, в ожидании второго пришествия этой боли. Уже под утро забудешься сном, а тут уже начнут ходить, вставать, уколы делать, анализы собирать. Прощай, ночь, прощай, отдых. Пару раз я не выдерживал и просил сделать укол. Да, тогда было все хорошо, боль сначала становилась менее яркой, пульсировала, с каждой секундой ослабляясь, и исчезала. Меня охватывало успокоение и умиротворение, а потом я засыпал и спал до утра.

Но во многом знании есть много печали. Пантопон (или это был морфий – не помню) вызывает привыкание, и ты уже не тот, что был. Хотя так легко: раз, и все прошло. Но сколько я повидал за свою жизнь наркоманов – это у них не жизнь, это вечный адский костер. Быть таким не хочется совершенно. А сколько нужно для этой зависимости? Ну, пусть двадцать уколов, и все. Пусть даже я обойдусь в этом случае только десятью и останусь в полушаге от наркомании, но ведь она может найти меня вскоре! Ранит еще раз или уже после войны потребуется оперировать грыжу, и тебе делают двадцатый укол. Подходишь к зеркалу, и из рамы глядят на тебя глаза инопланетянина, отчего-то вставленные в знакомое лицо. И на улицу выходит некто чужой в знакомом теле. Иногда наркоманы у меня вызывали ассоциацию с вампирами. И цвет лица близок, и поведение такое же – пить чужую кровь, чтоб залить вечную пустоту внутри… Правда, легендарные вампиры живут столетиями, а эти выдерживали максимум десяток лет. Но заразу разносили не менее эффективно. Так что мне не хотелось быть похожими на них, хотя я и видел фильмы, где вампиры выглядели изящно и благородно. Только реальность совсем другая. Потому я терпел и мучился.

Как выяснилось, хотя боль – это нечто невыразимое словами, но и последующая бессонница немногим лучше. Потому что в голову лезут всякие мысли, от которых черно на душе. Хороших воспоминаний и переживаний мозг, уставший от боли, не производит. Он начинает думать о том, что ждет тебя.

Где тебя ждет очередная пуля: под Новороссийском или Керчью, или даже таким местом, о котором ты не помнишь или не догадываешься. Вот раньше, сколько ни смотрел на карты Кавказа, а не знал, что есть такие вот две речки – Большая Собачка и Малая Собачка, а река Псекупс хоть и ощущалась как знакомая, но я не помнил, что именно она течет через Горячий Ключ. Есть и исчезнувшие к моим временам хутора и поселки. А именно там судьба сведет тебя и пулемет МГ-34: ты в полный рост, а он заряжен и наведен в твою сторону. И украсит обелиск в близлежащей станице строчка с именем и фамилией. Или даже вообще «и столько-то неизвестных бойцов и командиров».

Я кое-как держался. Пытался думать о другом, но размышления снова приводили меня в черноту ночных кошмаров. Мысли о том, для чего я здесь и сколько еще буду оставаться. И на оба вопроса ясных ответов не было.

А что было? Разные рвущие душу воспоминания. Начнешь думать об Ирине и приходишь к понятно какому выводу, что этот твой шанс упущен. Тогда, когда все было возможно…