– Я скажу своей матери, что у нее еще один сын. Она посмеется, – сказал я.

– Если ей не помешает член твоего деда у нее во рту.

Кровь ударила мне в голову так, что та покраснела. Я выхватил свой топорик из рук Леопарда, и тот зарычал.

– Тебе, значит, грустно должно быть, раз Соголон мертва и некому видеть тебя насквозь, – сказал я.

– Соголон? Что хорошего во взгляде старой ведьмы лунной ночи, если на нее устремлены сотни взглядов рассерженных духов? Ты не спал в ту ночь, когда ехал в Конгор, так что кто-то, должно быть, предупредил тебя, что я являюсь во снах.

– Я не спал.

– Знаю. Но ты, что у него за спиной, ты спал глубже глухого ребенка.

Он указал пальцем на О́го. Уныл-О́го посмотрел на нас, на руки свои, глянул в окно, опять на себя, будто он услышал что-то, но только не слова.

– Джунгли сновидений любого О́го столь пространны, столь щедры, в них столько открытых возможностей. Порой он был слеп для меня, странствующего в его голове, когда во сне открывал один глаз. Порою во сне он сражался со мною. Не он ли ударом пробил дыру на том судне? Порой из его рта исходило то, что я говорил ему во сне, и иногда люди прислушивались. Разве не так, дорогой О́го? Жаль, что вот эти твои друзья не так много делились с тобой, как мне хотелось бы, не то я бы знал ваши планы в Долинго. Может быть, они не доверяли великану?

Уныл-О́го зарычал, выискивая глазами вокруг, о ком бы мог говорить Аеси.

– И чего я не насмотрелся твоими глазами. Чего не наслушался твоими ушами. Твои друзья, они бы, возможно, посмеялись над тобой. Прошла ли хотя бы луна со времени, когда я говорил твоими устами? Ты не упомнишь. Я говорил, и ты говорил, и тот старец был на крыше и слышал тебя. Меня. Я был тем, кого он слышал, но ты, милый О́го, ты был тем, кто схватил его, сдавил ему горло так, чтоб он крикнуть не смог, и ты своими милыми руками скинул его с крыши.

Я понял, что Уныл-О́го станет выискивать, кто смотрит на него. Я не смотрел. Уныл-О́го так стиснул кулаки, что я слышал, как гнулось железо. Леопард не обернулся. Обернулся Мосси. И сказал:

– Он отец лжи, Уныл-О́го.

– Лжи? Что значит еще одна смерть для О́го? По крайности, он не убил ту девочку-рабыню зогбану, разрешая ей посидеть на своем маленьком О́го. Только она много раз сидела на нем во время его дневных сновидений. Какой же шум устраивала она в джунглях твоих сновидений! Из-за нее я сам дважды семя извергал. А уж этот О́го, тот просто своим извержением едва крышу не пробил. Только какой сон был более буйным: тот, где ты засаживал ей, или тот, где называл ее женой? Думаешь, что ты сделаешь половинку О́го? Я был там. Я был там, когда…

– Не слушай, Уныл-О́го, – предупредил Мосси.

– Не перебивай! Вот ты рассуждал, сможет ли она когда-нибудь полюбить О́го, ты что, первый, кто возомнил себе больше, чем животным?

– Он старается раздразнить тебя, Уныл-О́го, – говорил Мосси. – Он не стал бы выводить тебя из себя, если бы не задумал что-то.

Уныл-О́го зарычал. Я повернулся к нему лицом, однако взгляд мой упал на мальца на плече Нсаки Не Вампи, рот его был широко разинут, будто он собирался укусить ее, но он его тут же закрыл, заметив, что я смотрю на него. Глаза его, широко раскрытые, были черны, черны почти до синевы.

– Раздразнить? – усмехнулся Аеси. – Если бы я хотел раздразнить его, разве не назвал бы его половинкой великана?

Уныл-О́го заревел. Резко развернувшись, я увидел, как он ударил в стену. Сжав кулаки, он потопал в сторону Аеси, но как раз тогда на него, выскочив из тени, навалилась тьма, обхватила так крепко, что он закричал, и вытолкала из комнаты. Леопард прыгнул к Сестре короля и впился клыками в ничто, все еще сидевшее на ее плече. Красная струя ударила ему в пасть. Ничто завопило.