— Я не предлагаю тебе взобраться на вершину Мак-Кинли, высота которой почти шесть тысяч двести метров, но побывать в горах Северной Америки или в Андах — это было бы замечательно.
— С чего тебе вдруг пришли в голову Анды?
— Ну Мэтью, ты меня удивляешь! Неужели кроме равнин и шельфовой зоны моря, которые ты постоянно фотографируешь, тебя ничего не привлекает? Есть саванны, пустыни, есть лесные озера и бурные реки с водопадами. Есть, наконец, горы. Почему Анды? Они уникальны. Самые старые, самые длинные, почти девять тысяч километров. Они до сих пор до конца не изучены. Говорят, что Анды — достояние мира. Так почему бы и нам с тобой не прикоснуться к этому достоянию, тем более там ты сможешь сделать снимки, которые у тебя с удовольствием купят глянцевые журналы.
И, увидев недоуменный взгляд Мэтью, расхохоталась.
— Ах, как ловко я тебя подцепила с глянцевыми журналами! Ладно, давай серьезно. Ты после поездки сделаешь в демонстрационном зале главного офиса своей компании персональную выставку. У тебя достойное хобби, и ты — единственный, кто сможет сделать снимки труднодоступных мест в горах. Давай попробуем. Я уверена, что у тебя получится! Но если не хочешь, я не настаиваю.
Через пару недель после этого разговора Мэтью с Катей отправились в горы Северной Америки. Они планировали пробыть там не более семи дней. Три дня вместе с ними был проводник из местных жителей, который довольно сносно изъяснялся на английском. На четвертый день Мэтью неожиданно для Кати предложил не брать проводника.
— Давай не пойдем далеко, я устал за эти дни. Поднимемся до той расщелины, где мы вчера делали привал. Я там заметил хороший уступ, с которого можно сделать классные фотографии.
Катя слабо запротестовала, но в душе была рада. Она все никак не могла найти повод избавиться от проводника в предыдущие дни, видя, с каким азартом Мэтью занимается фотосъемкой.
Она смотрела на своего мужа со стороны и думала о том, как бы вечером избежать близости с ним. Ее раздражало в нем все — и неуемная, не по возрасту, энергия, не дававшая, впрочем, желаемого результата, и сальные шуточки в постели, и то, как он сопит. Удивительно, подумала Катя, как быстро надоел ей Мэтью. Наверное потому, что в ее сердце не было ни капли любви к этому бонвивану, до сих пор считающему себя неотразимым мужчиной. В его воспаленном от осознания своей значимости мозгу желаемое принималось за действительное. И все мысли так или иначе крутились вокруг своей особы. Катя в счет не шла. Она была для Мэтью лишь красивой модной игрушкой, которая когда-нибудь устареет и ее надо будет заменить на новую «куклу», удовлетворяющую его сексуальные потребности лучше, чем Катя, которая периодически взбрыкивала, не желая подчиняться нездоровым фантазиям Мэтью.
Мэтью аккуратно поставил ногу на короткий уступ шириной не более тридцати сантиметров, усыпанный крупной каменной крошкой и посмотрел вниз, в глубокое ущелье. Уступ соединялся с обломком каменной скалы высотой примерно полметра, заканчивающимся неким подобием слегка скошенного назад сиденья, с правой стороны которого возвышалась «ручка». Держась за эту созданную ветром и солнцем «ручку», было удобно устраиваться на каменном сиденье.
— Катя, как здесь красиво! Какая же ты молодец, что меня вытащила меня в горы.
Он отщелкал отстатки пленки и крикнул:
— Дай-ка мне вторую камеру, эту перезаряжу потом…
Катя крепко взялась левой рукой за каменную «ручку» и подала фотоаппарат. Мэтью привстал, держать за импровизированное сиденье и слегка наклонился над пропастью. Катя, не раздумывая, толкнула его правой ладонью в плечо. Мэтью совершенно беззвучно полетел вниз, в пропасть… В мозгу Кати не появилось ни тени сожаления по поводу содеянного, ни капли раскаяния. Мозг был девственно чист от всей этой «шелухи». Он был готов к тому, что случилось, независимо от времени и обстоятельств. Мэтью должен был умереть…
Следствие выдвинуло две версии случившегося. По одной версии, причиной падения могла стать каменная крошка, спровоцировавшая скольжение ноги, хотя наклон уступа составлял острый угол к отвесной стене скалы, следовательно, нога не могла съехать вниз, если только Мэтью случайно не дернулся при скольжении на камешках и не потерял равновесие. Согласно второй версии, Мэтью Робинсона могла столкнуть в пропасть жена. Но доказать, что Катя виновата в смерти мужа, не смогли. Эксперт-следователь страховой фирмы Генри Блум долго и тщательно изучал обстоятельства трагедии и пришел к выводу о невиновности жены погибшего.
Молодая вдова была безутешна. Она не отходила от закрытого гроба с отстанками погибшего, которые альпинисты смогли достать со дна ущелья. В память о любимом муже она попросила владельцев и руководителей компании организовать фотовыставку, которая сначала прошла в главном офисе компании, а потом в городском Хрустальном зале.
После месяца траура она обратилась к новому главе совета директоров компании с просьбой прислать ей финансовые отчеты о деятельности компании, наняла опытного юриста, пригласила ревизора и аудитора, которые через две недели кропотливой работы с документами объявили Кате, что прибыли компании вложены в восточно-европейские фонды, которые сейчас лихорадит, и не факт, что эти фонды не обрушатся в ближайшее время. В придачу к этому, по словам специалистов, нанятых Катей, акции компании идут сейчас на понижение вследствие сокращения объемов разведочных работ на шельфовых месторождениях нефти и газа и темных игр на бирже. Катя вспомнила откровения покойного мужа и пришла к выводу, что надо продавать акции, пока их стоимость не упала ниже номинала. А потом, после продажи акций и получения страховки за смерть Мэтью, можно будет исчезнуть, испариться, раствориться…
Глава 23
Года через два Катя Робинсон, ставшая к тому времени Дженни Харли, вышла замуж за богатого одинокого Гарри Миллера, которого ей подыскал Генри Блум. У Миллера была четвертая, терминальная стадия рака желудка. Врачи откровенно сказали, что жить ему осталось в лучшем случае не более одного года. Болезнь протекала почти бессимптомно, лишь изредка Гарри испытывал боли, да и то скорее не от болезни, а от злоупотребления спиртным, которым, по его выражению, он дезинфицировал свой желудок, убивая рак. Но не за горами был тот день, когда Миллера, довольно молодого по сравнению с другими мужьями Дженни — ему было всего сорок пять лет, — начнут одолевать сильные боли. Дженни вселяла в нового мужа надежду на выздоровление, а сама в это время вынашивала план, как поскорее отправить его на тот свет. Ей совсем не улыбалось мучиться с больным — кормить его с ложечки и подавать судно в кровать.
Чтобы ускорить события, Дженни решила отметить месяц совместной жизни и принесла домой бутылку шампанского, зная, что оно обязательно вызовет у новоиспеченного мужа острый приступ боли. Так и случилось. Чтобы Гарри спокойно уснул, она дала ему обезболивающее и снотворное, и очень быстро приучила мужа принимать снотворное каждую ночь. Врач, наблюдавший Гарри, без слов выписывал больному сильное снотворное, но предупредил, что особо увлекаться им не рекомендует. Дженни, демонстрируя свои любовь и внимание к мужу, сама готовила ему пищу, только вместо каш и бульонов делала все, что тот требовал, в том числе и острые мексиканские блюда. И подмешивала в них небольшие дозы слабительного. Состояние здоровья Гарри ухудшалось с каждым днем. Наконец настал день, когда он, кривясь от боли, попросил вызвать врача. Тот выписал больному очередной рецепт на снотворное и рекомендовал начать принимать наркотические обезболивающие препараты. Через десять дней Гарри потребовал усилить дозу обезболивающих. Дженни не стала вызывать врача, сказав, что она к нему съездит, и попросила написать доктору записку. Под ее диктовку муж написал: «Мне проще умереть, чем терпеть эти боли. Я не хочу больше жить…» Все, сказала Дженни, выдергивая из-под руки Гарри записку.