— Стоять! — рявкнул на него Родион Александрович. — Сам разберусь. Возьми его с собой наверх, — повернулся он к разочарованному таким завершением разговора Вальку. И, увидев на лице юнца обиду, смешанную с непониманием, ровным голосом добавил: — Надеюсь, ты мне доверяешь? Иди, иди… Я сам…

Как только парочка скрылась наверху, Родион Александрович поднял на Эдварда глаза, в которых ровным счетом ничего нельзя было прочесть, кроме абсолютного спокойствия.

— Ну? Хочу услышать твою версию случившегося…

Скрывать было нечего, и Эдик, опуская некоторые детали, рассказал о конфликте. После того, как он закончил, Родион Александрович минут пять молчал. Потом вздохнул и потер лоб:

— Барменшу уже привозили. Она почти слово в слово сказала то же самое. Валерка — оболтус, но он — мой сын, поэтому никто не имеет права его пальцем тронуть. А ты… — «Летчик» тяжело посмотрел на Эдика. — Скажи, а если б знал, что это мой сын, как бы поступил?

— Так же, — глядя ему прямо в глаза, ответил Эдвард. — Не убил бы, но проучил. Он заслужил это. Вас уважаю, но это не дает вашему сыну повода…

— Ладно, — оборвал его Родион Александрович. — Замяли для ясности… Сколько ему, стервецу, говорил, чтобы не куражился. Меня ведь подставляет. Нет, продолжает… Крутой, понимаешь ли. Ничего, годика через три-четыре подрастет, наберется ума. Ему ж всего шестнадцать. Одно слово — малолетка, дурак еще! — Он сделал небольшую паузу. — Давай о деле. Как говорят, ближе к телу…

На сей раз ни выпивки, ни закуски не было. Шелковников поинтересовался здоровьем тетки, спросил о дальнейших планах Эдварда, похвалил его за желание продолжать образование и как-то очень ненавязчиво, вроде ненароком, промолвил:

— А с деньгами как? Вдруг не поступишь на бюджетное место в университете, откуда возьмешь средства на учебу? А учиться, брат, надо. Ты прав: очень даже надо!

— На работу устроюсь, как другие. Поступлю на заочное отделение.

— Нет, старик, «заушное» образование — не образование. Да ты и не знаешь, каково это: учиться и работать. Что ты заладил: другие, другие… На других не оглядывайся. Ты что, из общего стада? К быдлу себя решил причислить? Можно жить и по-другому… Имея, скажем, хороших друзей… И не надо так смотреть на меня: я не собираюсь предлагать тебе то, чем ты занимался до армии. Работка-то была, честно говоря, рисковая — или пан, или пропал. Тебе очень везло, но везение не может быть бесконечным. Я тебе другое хочу предложить. Гораздо серьезнее, чем раньше. Риска меньше, а денег больше. Вот вижу: как только я сказал о риске, так ты скривился. Напра-асно, — протянул Родион Александрович. — Кто не рискует, тот — извини за тривиальность — не пьет шампанского. Ты, парень, должен понимать, что любой бизнес сопряжен с риском. Думаешь, кто выращивает кур — не рискует? Как же! А если они сдохнут? Плакали денежки… А фермеры? Посеяли рожь и не знают, какой будет урожай. Если хорошее лето — то все в порядке, а если плохое? Чем кредит банку выплачивать? Так что риск — дело благородное. Я тебе не рожь и не кур предлагаю выращивать. Это для кретинов, у которых на что-то другое мозгов не хватает. У меня к тебе есть предложение совсем иного плана. С твоими головой, характером и хваткой тебе можно поручить серьезную работу, уважаемую.

— А если откажусь?

— Что ж ты так, с места в карьер, — откажусь. Спешка здесь ни к чему. Уверен, взвесишь все на досуге — согласишься. В конце-концов, ты сам строишь свое будущее, и тебе решать: быть быдлом или подняться. Уйти в сторону ты всегда сможешь. Позволим, потому что знаем — не болтлив. Не беспокойся, — усмехнулся Родион Александрович, — проверили… Со всех сторон…

Предложение состояло в том, чтобы взять под контроль наркобизнес почти в двадцати точках в Таллине, а заодно курировать деятельность подпольной нарколаборатории.

— Там у нас, в лаборатории, — сказал Родион Александрович, — сидят хорошие пацаны. Но они еще не привыкли к дисциплине. Ученые, понимаешь ли… В общем, их надо держать в узде. Следить, чтобы не прокололись где. А чтобы можно было беспрепятственно, не вызывая подозрения, встречаться, обмениваясь информацией, — оформим на тебя полочную фирму. Скажем, бюро переводов. В общем, подумай. Сегодня можешь остаться здесь, мы все равно уезжаем, так что располагайся как дома. — И, заметив, что Эдвард хочет возразить по поводу ночевки, добавил: — Мы едем не в Нарву, так что некому тебя отправить в город. С автобусами — напряженка. Так что без возражений… В холодильнике найдешь, чем перекусить. Завтра утром я вернусь. Да, кстати, будут звонить — трубку не поднимай…

«Ну что, попал в рабство? — горько усмехнулся про себя Эдик, глядя вслед Родиону Шелковникову. — Ловко он тебя обработал. Думай, думай, уважаемый, — приказал он себе, — как выкручиваться из положения будешь?»

Он смотрел на себя, словно со стороны, ощущая в качестве кролика, запущенного в клетку к голодному удаву. Можно попрыгать, но это — временное ощущение свободы. Скорее даже не свободы, а отсрочки неминуемой смерти. Глаза ползучего гада неотрывно следят за каждым твоим движением, и кольца рано или поздно, сколько бы ты не скакал по клетке, все равно сомкнутся вокруг тела. Черт возьми, разозлился Эдик, я ж не кролик. Неужели дам себя слопать? Не-е-т… Безвыходных ситуаций не бывает. Их условия, хочу я того или не хочу, принять придется, но не так безропотно, как тогда… Надо будет поторговаться, просчитать варианты, а там посмотрим…

Он выторговал максимум из того, что мог получить. Занял у Родиона Александровича без процентов в долг солидную сумму денег на новую двухэтажную квартиру в Ласнамяэ, обосновав необходимость наличия собственной квартиры интересами общего дела. В фирме, открытой в качестве экспедиторской, получил место директора с окладом полторы тысячи евро и еще столько же — во второй фирме, юридической. Эдик, конечно, запросил больше, но Шелковников осадил его аппетит:

— Не я один решаю этот вопрос. Есть люди, с мнением которых я обязан считаться, так что могу только сказать: ты и так получил по максимуму. Кроме этого, у тебя будет и другой заработок, поэтому не зарывайся — работай, как положено, в накладе не останешься.