– Что же это такое? Лето уже прошло, а в космос так никто и не полетел!.. Чего они думают, главный конструктор, теоретик космонавтики и все другие-прочие, кто им там помогает?..

Спрашивали требовательным тоном, с недоумением, даже с чем-то вроде претензии…

Это сам по себе интересный вопрос: о взаимосвязи привычки и потребности в общественном сознании. Но для сколько-нибудь квалифицированного анализа этой взаимосвязи я не подготовлен (не моя специальность), а потому вернусь к фактам и напомню читателю, что 12 октября 1964 года ожидания многочисленных космических болельщиков были полностью удовлетворены.

В космос ушел корабль «Восход»-трехместный, примерно на шестьсот килограммов (для космических аппаратов, где каждый килограмм на счету, это немало!) более тяжелый, чем корабли серии «Восток», – ушел на высокую, более чем четырехсоткилометровую в апогее орбиту. Это было новое качество.

И, конечно, главное, что пришло в космические исследования в момент старта «Восхода», – это многоместность, это присутствие на борту кроме летчика-командира Владимира Михайловича Комарова ученых: инженера Константина Петровича Феоктистова и врача Бориса Борисовича Егорова.

Принципиальное значение этого факта переоценить было трудно. Позади остался этап полетов ради проверки технических возможностей космических кораблей, ради выяснения того, насколько способен человек жить и работать, летя в невесомости со скоростью более двадцати восьми тысяч километров – двух третей земной окружности – в час. На эти основные (и тысячи им сопутствующих) вопросы в полетах шести «Востоков» были получены убедительные положительные ответы. Не исчерпывающие, конечно, – мы и сегодня не можем так считать, – но в основном безусловно положительные. С раскрывшегося перед человеком нового поля деятельности следовало – как со всякого поля – снимать урожаи.

Опять – в который уж раз – смотрю на перевозку ракеты из монтажно-испытательного корпуса к стартовой позиции. Пора бы уже, кажется, к этой процедуре привыкнуть, но – не получается! Да и окружающие, большинство которых наблюдало вывоз ракеты, наверное, раз в десять больше, чем я, тоже не выглядят вполне равнодушными.

Как всегда, медленно выползает ракета из здания МИКа… Как всегда, машинисту тепловоза надоедают: «Смотри, шесть-восемь километров в час! Не больше!..» Как всегда, перед составом по полотну идут люди – просматривают, простукивают, чуть ли не прощупывают путь… Как всегда, пока состав ползет (термин «едет» в данном случае не очень подходит) по рельсам, параллельно им по бетонке идет несколько легковых машин. Обгоняют, останавливаются, пропускают ракету мимо себя – и снова гонят дальше…

Впрочем, было на этот раз и нечто новое.

Всю дорогу, пока ракету везли, ее сопровождал кружившийся на высоте пятнадцати-двадцати метров вертолет. Дверь в его фюзеляже была открыта, и в проеме как-то очень по-домашнему, свесив наружу ноги, сидел кинооператор Владимир Андреевич Суворов, упоенно – сами понимаете: новый ракурс! – снимавший происходящее внизу.

Первая моя мысль, оперативно всплывшая в голове при виде всей этой картины, была вполне деловая: «Как он там привязан? Надежно ли?..» Возникновение этой мысли было нетрудно объяснить: что это такое – кинооператор во время съемки, – я знал хорошо.

За несколько лет до описываемых событий мне вместе с моим коллегой летчиком-испытателем А. Н. Грацианским неожиданно пришлось выступить в роли консультантов кинофильма «Цель его жизни», поставленного режиссером Анатолием Михайловичем Рыбаковым по сценарию В. Иванова и А. Меркулова. Как оно нередко бывает в жизни, работа эта, за которую мы с Грацианским брались не очень охотно, можно сказать, почти по прямому приказанию начальства, оказалась гораздо более интересной, чем я ожидал. Интересным было и само по себе новое, ранее незнакомое нам дело, и возможность хотя бы в малой степени (соответствующей скромному положению консультанта в

коллективе создателей картины) вынести на экран какие-то свои мысли, оценки, взгляды и, главное, общение с людьми, которых раньше видел только на экране (хотя имена их прекрасно знал, не раз читал в титрах, предваряющих фильмы, – в то время титры шли перед картиной, а не в ее середине или в конце, как это стало модно делать сейчас) и которые в большинстве своем оказались вблизи, «без грима», отличными собеседниками, добрыми товарищами и теплыми, душевными людьми. Интересны были и весьма нестандартные полеты, которые несколько летчиков-испытателей, привлеченных к этому делу – В. Комаров, В. Мухин, Н. Нуждин, Д. Пикуленко, Г. Тегин, Л. Фоменко, автор этих строк и другие, – выполняли, чтобы получить предусмотренные сценарием (а иногда и придуманные экспромтом) воздушные кадры.

Главный оператор фильма Виктор Викторович Домбровский – весьма уважаемый в своем цехе и очень симпатичный человек – встретил свое пятидесятилетие (тогда мне казалось, что это довольно много) как раз во время работы над «Целью его жизни». Тем не менее он, до того времени никогда не летавший иначе как пассажиром, без малейших колебаний надел парашют и шлемофон и уверенно устроился у меня за плечами в кабине двухместного реактивного истребителя. Уместиться в тесной кабине, где человек весьма плотно вписан в разного рода краны, рычаги и ручки управления, ему было нелегко. Однако Домбровский умещался, да к тому же не один, а с кинокамерой и запасными кассетами с пленкой. На земле перед вылетом он уверял, что ему очень удобно, а выслушав наши настойчивые указания, как вести себя в полете, что в кабине можно и даже нужно трогать (например, кнопку включения внутренней связи с летчиком), что трогать не обязательно, а что – категорически не следует (например, ручку управления самолетом), клятвенно заверил, что будет этим указаниям неукоснительно следовать. Тем не менее в полете, как только дело дошло до съемок, между Виктором Викторовичем и мною не раз происходили диалоги примерно следующего содержания.

В.В. (раздраженно). Что это у нас самолет так прыгает? Я только навел камеру, а он прыгнул!

Я (еще более раздраженно). Так это же вы ручку опять толкаете! Разведите колени, не вертитесь в кабине. Ручку не толкайте.

В.В. (тоном человека, готового оказать любезность, раз уж его об этом так настоятельно просят). А, ручку… Ну ладно, ладно. Не буду.

И действительно, после каждого такого разговора толчки по ручке управления прекращались. Минуты на три…

Словом, после первых же полетов на киносъемки мне стало совершенно ясно, что снимающий оператор никаких внешних обстоятельств просто не замечает. И эта творческая одержимость, наверное, очень полезная для высокого искусства, в полете может обернуться определенными осложнениями.

Поэтому, когда дело дошло до съемок, которые операторы хотели производить из открытого проема снятой входной дверки транспортного самолета, я счел необходимым использовать свои двойные права консультанта фильма и командира корабля – заставил дополнить конструкцию самолета новым, не предусмотренным чертежами устройством: деревянной дощатой загородкой высотой немногим больше метра, которую установили в проеме двери. Непочтительные мотористы немедленно присвоили сооруженной загородке наименование «телячья».