– Я должен отпустить зерна, – внезапно заявил Костяшки. – В реку. Схема – она вновь призывает тебя, Мама…
Она выругалась на неведомом языке и скривилась, глядя на кости. – Я почти… почти… вот, так близко, что…
В комнате раздался звон колокольчика.
Кулак снова ударил по помосту; на этот раз эхо не затихло вовсе.
Уловив незаметный знак Костяшек, Трана осушил кубок и поставил его на мраморную столешницу.
Костяшки вывел Трану в коридор. Тисте Эдур метнул последний взгляд в просторную комнату: Килмандарос уперлась руками в бедра и смотрела ему вслед. Тусклый блеск глаз – словно это две звезды, одиноко умирающие на небесной тверди. Трану окатил холод, пронизавший глубины души. Он с трудом оторвал взор и прошел за сыном Килмандарос к выходу.
На пороге помедлил, взглянув ему в лицо: – Та игра, в которую она играет… скажи, схема действительно существует?
Брови взлетели высоко: – В бросках костей? Черт меня подери, если знаю. – Он вдруг улыбнулся. – Наш род… ох, как мы любим схемы!
– Даже несуществующие?
– Они не существуют? – Улыбка стала плутовской. – Иди, Брутен Трана, и помни путь. Всегда помни путь.
Эдур спустился на дорожку. – Я буду, – пробурчал он. – Главное – найти его.
Сделав сорок шагов, он оглянулся на дом: ничего, кроме вихрей ила в беспорядочных течениях.
Он снова потерялся. Воспоминания улетели, ухваченные безжалостным током воды.
Он повернулся кругом и неуверенно двинулся – шаг за шагом – к чему-то, чего не мог ни вспомнить, ни даже вообразить. Так кончается жизнь? В эдаком безнадежном поиске, вечном квесте ради потерянной мечты?
На месте громадных глыб льда ныне выросли молодые деревца. Ольхи, осины, кизилы неровной опушкой окружили развалины города мекросов. За рощицей простирается поросшая травой долина; впившиеся в почву бородачи – чертополохи и улыбчивые красные маки, словно мантией, покрыли курганы, место упокоения тысяч людей.