– Как волнующе, – отозвался Костяшки, доставший откуда-то третий кубок и успевший налить янтарного вина. – Тогда всё или ничего?

– О да, как же иначе? Но ты уже задолжал мне сокровища сотни империй, милый Сетч…

– Костяшки, любовь моя.

– Милый Костяшки.

– Уверен, что это ты мне должна, Мама.

– Мой долг проживает последнее мгновение, – ответила она, потирая громадные руки. – Так близко. Ты был дураком, предложив всё или ничего.

– Ах, это моя слабость, – сказал Костяшки, подходя к Брутену Тране и передавая кубок. Подмигнул, глядя прямо в глаза. – Зерна спешат в реку. Поторопись с решением.

По возвышению ударил кулак.

– Не нервируй меня!

Эхо удара затихло очень нескоро.

Килмандарос склонилась еще сильнее, сверкнула глазами на россыпь костей: – Схема, – шепнула она. – Да, почти готова. Почти…

– Я великодушен, – сказал Костяшки. – Успокою зерна на время. Мы сможем подобающе принять гостя.

Великанша подняла голову. Лицо стало хитрым. – Великолепная идея, Костяшки. Сделай так!

Жест – и мерцающий свет стал ровным. Все как будто бы оставалось прежним… но Брутен Трана в глубине души понял, что зерна, о которых говорит Костяшки – это время, бег времени, его вечное движение. Он только что мановением руки остановил время.

По крайней мере, в комнате. Не везде, конечно же. Хотя…

Килмандарос с довольной ухмылкой распрямила спину и уставилась на Трану. – Вижу, – сказала она. – Дом знает будущее.

– Мы лишь мгновенные мысли Азата, – ответил Костяшки. – Но, хотя наше бренное существование можно метко описать словом «иллюзия», у каждого есть своя роль.

– Некоторые, – как-то рассеянно произнесла Килмандарос, – оказываются более полезными, чем другие. Этот Эдур… – она взмахнула покрытой шрамами ручищей, – имеет весьма малую ценность. Как ни суди.

– Азат видит в каждом то, чего не видим мы сами. Возможно, Мама, он видит всех.

Женщина горько хмыкнула: – Думаешь, дом отпустит меня по доброй воле? Ты наивен, Костяшки. Но даже Азат не удержит меня навечно.