В такси я выкуриваю еще две сигареты и приезжаю домой. Ложусь спать и засыпаю абсолютно счастливым человеком.

Во сне ко мне приходит она. Сидит напротив, курит через длинный мундштук и наконец-то снимает темные очки.

— Как тебя зовут? — спрашиваю я и слышу звон будильника.

Вчера я ходил на собеседование. У меня как раз уже седые виски и яйца. Не знаю, насколько это нормально для тридцати восьми лет и насколько нормально в таком возрасте устраиваться работать барменом.

Барменом я уже работал. Полгода. Тогда мне было двадцать. Потом много еще кем работал. Продавцом компьютеров, системным администратором, оператором баз данных, грузчиком, строителем, веб-дизайнером, менеджером интернет-проектов, поваром, генеральным директором, дворником, контент-менеджером, монтажником декораций, поклейщиком обоев, коммерческим директором, выдавал кредиты в банке «Русский стандарт». И вот снова барменом.

То, что меня взяли на работу, стоит считать чудом. Анкету заполнил небрежно. На вопросы отвечал так, будто мне кто-то что-то должен, а после того как девочка, ведущая собеседование, сказала: «Мы с вами свяжемся», — я вышел из переговорной, громко хлопнув дверью.

Дождь. Дождь наискосок. Машины летят по проспекту, словно надеются не промокнуть. Август. Я подумал, что, если до конца августа чуда не произойдет, придется ждать до весны. Чудо не живет в городе осенью и зимой. Вместе с птицами улетает на юг. Приходится ходить по улицам. Искать его где-нибудь в парке, на скамейке возле подъезда, ночью в каком-нибудь заведении, где громко играет музыка. Утром в такси. Дома, пока не заснешь. В рваном похмельном сне.

— Завтра приходите с документами, — сказала мне по телефону девочка, что вела собеседование, когда я уже приехал домой.

— Хорошо, — сказал я и положил трубку.

Отдернул штору. За окном на карнизе сидел огромный ворон. Чудо еще в городе. Значит, сентябрь будет теплым.

Моя подруга говорит, что у меня кризис среднего возраста. Когда я спрашиваю ее, что это значит, она отвечает: «Ну, это как у тебя». Я не знаю, что она имеет в виду, но послушно киваю. А как не кивать? С такими женщинами всегда нужно соглашаться. Я не понимаю, что ими движет, что у них за орган такой в организме, вырабатывающий гормон то ли жалости, то ли веры в человека, даже когда он сам в себя не верит.

Ей тридцать пять, зовут Машей, нет мужа, но есть ребенок. Когда хочет прийти, звонит. Если я отвечаю, она приезжает ко мне с уже готовым борщом. Не понимаю, почему именно борщ. Наверное, с этим супом такая же ситуация, как с религиозными символами. В борщ верит столько женщин, что он, как объект веры, не может не работать, и после него всегда хочется уюта, сериалов по вечерам и как-нибудь среди ночи сказать: «Картошки хочешь жареной?» Потом есть ее вдвоем не на кухне, а в комнате, поставив сковородку на табуретку.

Когда борщ утрясается, мы трахаемся. Утром она убегает к себе. Я курю на балконе. Вытаскиваю из трусов ее длинный белый волос, она машет мне перед тем как сесть в свою машину, я машу в ответ.

Я никогда не предлагал Маше быть вместе, хоть она мне и нравится. Маша тоже никогда не предлагала. Может, и у нее кризис среднего возраста? Наверное, кризис среднего возраста — это когда понимаешь, что жизнь как дебют на телевизионном шоу. Когда перед твоим появлением на сцене крутят подводку, ты в этом ролике такой решительный, стремительный, мощный — звезда. А потом ты вываливаешься из вагины и начинается что-то невразумительное. Ни танцевать не можешь, ни шутить, ни блеснуть интеллектом. И вот ты корчишься, морщишься, пока кто-нибудь из жюри не скажет: «Хватит, достаточно», — и над тобой сверху уже два метра земли.

Утром я снова посмотрел в окно. Там на карнизе опять сидел ворон. Он смотрел не на меня, а в меня. «Быть чудесам, быть», — подумал я.

Шесть стульев у барной стойки, три стола в барной зоне — вот и весь бар, где мне теперь предстоит работать. Сам бар в подвале старого, екатерининских времен дома в Скатертном переулке. Скромная вывеска «Бар», которую сразу и не заметишь.

В первую смену у меня не было ни одного гостя. Я натирал бокалы. Расставлял бутылки, как мне удобно. Вытирал пыль. В баре кроме меня из персонала не было никого. Со мной безмолвной тенью скучали охранник на входе и в тесной кладовке, что называлась складом, — управляющий Семен. В конце смены Семен подошел ко мне и дал тысячу рублей.

— Чай, — сказал Семен.

— Спасибо, — ответил я и решил, что с таким отношением готов тут работать.

— Здесь всегда людей нет? — спросил я у Семена.