Так, с улыбкой предавшись воспоминаниям, Иессей надел кольцо и направил усилие воли сквозь круглое отверстие к кончику пальца. Во время своих странствий Иессей перед сном вместо молитвы предпочитал тратить несколько минут сперва на освоение фамильного артефакта, а затем на тренировку в его использовании, и потому манипуляции собственной душой (а это были именно они) не были для него затруднительны. Иессей сжал руку в кулак и собрал в нём, как ему казалось, усилие своей воли (но на самом деле он собрал в кулак душу), затем опасливо обернулся, и удостоверившись, что никто так и не зашёл в комнату, ударил по древесно-водной стене. Лёгкая рябь пробежала волной по загадочному материалу, и Иессей направил свою волю обратно сквозь кольцо, наполнив сердце жаждой знаний и избегая силы (на что любой сведущий в артефактах такого типа воин заметил бы, что Иессею необходимы совершенно иные знания).

Юноша почувствовал, как его сила воли, прошедшая сквозь кольцо, разливается по его телу загадочной, но уже привычной энергией. Большая часть энергии, как всегда, была потрачена впустую. С этим он ничего не мог поделать, поскольку не понимал, в чём суть этой энергии и как её использовать. Пока что у него получалось разве что усиливать тело, увеличивать свою скорость или, как в данном случае, получать базовую информацию о том, чего коснулась его воля, хотя однажды он случайно заставил свой дорожный плащ покрыться плесенью за несколько секунд, но так до сих пор и не понял, как ему это удалось. В любом случае, знания о материале, из которого изготовлены поверхности в этой комнате, у него имелась, и материал этот…

Иессей задумчиво почесал затылок: «Призрачная вода хранит жизнь яблони, стремящейся к вечности? Кокон бдения в памяти мнимого подобия? Что это вообще может значить?» — глубоко озадаченный, он сел на обитый парчой стул и осушил кубок.

***

— Неплохо для необученного человека. Но не более. — Гулко пробасил оборотень-берсерк и опёрся могучими руками о край стола. Его медвежьи когти, венчавшие похожие на человеческие пальцы, со скрипом вошли в столешницу, сделанную из того же материала, из которого была сделана и комната для допросов, но никто из присутствующих не обратил на это внимание. Конечно, стоит берсерку убрать руки, как следы когтей на зачарованной древесине тут же исчезнут, словно их и не было, однако несколько неприличное действие берсерка было проигнорировано по иной причине.

— И всё же этот человек имеет при себе артефакт куда более ценный, чем может быть у кого-то его статуса. Есть над чем задуматься. — Прокомментировал увиденное очень старый и замшелый из-за этого фиор, который, к слову, не убирал мох со своего тела именно потому, что дожил до того возраста, которым мог по праву гордиться.

На стол, вокруг которого собрался весь совет лидеров Свитков Ма, как и на комнату для допросов, была наложена сложная система зачарований, сущность которой повергла бы в шок и негодование большинство химер, не состоящих в культе. И дело было вовсе не в силе и эффективности таковых, на голову превосходящих возможности тех же химер Тетиса, а метод зачарования. В прочем, в шок повергли бы не-культистских химер также и деятельность химер культистских, и уж тем более существование Авалона. Собственно, в этом и крылся секрет зачарования, точнее, полное его отсутствие — разработка, как и наложение системы зачарований являлись совместным усилием химер разных народов, которые, согласно тем самым «свиткам», были полностью равны перед Праматерью, а значит, и перед друг другом. Можно сказать, в этом был основной принцип Свитков Ма, можно даже не брать в расчёт веру, цели и всё им сопутствующее.

— Артефакт? Ты про этот Харлан? Но ведь он едва до среднего дотягивает, это даже не продвинутая категория. Над чем тут задумываться вообще? — Недоумевающе воскликнула девочка-подросток, якшини из народа вараха, которая уже какое-то время, пребывая в глубоком раздумье, сама того не замечая, поддалась вредной привычке, от которой всё никак не могла отучиться. Будучи вепреобразной химерой, она обладала выпирающими из слегка вытянутой вперёд челюсти клыками, кои у её рода по мере взросления покрывались накопленным в организме металлом, как и прочие зубы, и ногти, и даже кости. Подобное считали вредной привычкой только сами вараха, но и других порой раздражали эти щелчки.

— Юная Абигайль, в таланте тебе не занимать, но вот недостаток опыта виден даже в таких, казалось бы, простых вещах. — Отчитал молодую якшини старый фиор. Несмотря на их равное положение как лидеров культа подобное обращение не могло быть расценено как неуважение, отношения между лидерами были весьма доверительными, и фиор действительно переживал о недостатке опыта якшини. Как бы от ни было, он по праву гордился собой как её наставником. — Думаю, после того, как мы разберёмся с насущными вопросами, тебе, Абигайль, стоит начать брать миссии в мире за стенами Авалона. Но это после, а сейчас знай — что для нас всего лишь средненькие артефакты, в рамках мира людей едва ли не сокровища.

— Я отсюда ни ногой, пока мы не узнаем, что здесь вообще происходит! — Сразу же запротестовала Абигайль и наклонилась над столом.

Человек Иессей, чья крохотная фигурка расположилась на крохотном обитом парчой стуле и потягивала тропическую живицу из крохотного серебряного кубка, не почувствовал, как над ним нависла голова юной якшини. Он ничего не почувствовал и в тот момент, когда Абигайль увеличила Иессея, и даже тогда, когда девушка отмотала время записи назад и изучила применение Иессеем Харлана Души и Тела в замедленном режиме. Современник Вэ Соли назвал бы то, что происходило на столе, просмотром голографического изображения, и оказался бы близок к пониманию происходящего. Духовная технология, применённая в столе, кардинально отличалась от голограммы уже хотя бы тем, что действительно показывала и сохраняла в памяти зачарования всё происходящее в комнате вплоть до последнего атома. Но вряд ли такая точность помогла бы с решением неразрешимой задачи, столь неожиданно возникшей перед советом лидеров Писем Ма.

— Привет, народ! Эй, вы чего все такие серьёзные? — Бодрый очаровывающий голос нарушил атмосферу сосредоточения, царившую здесь до этого момента.

Все собравшиеся химеры, как один, обернулись на голос.

Напрочь игнорирующей общее настроение была ворвавшаяся безо всяких приличествующих церемоний демоница. Суккуба, если точнее. И это всё объясняло.

Изначально суккуба была в своём исконном облике. Большие перепончатые крылья, напоминающие таковые у Веты, отличались, исключая мелкие детали, чистым угольным цветом без каких-либо серебристых и красных прожилок и наличием чешуи на каркасе. Столь же угольные, как и крылья, волосы отличались не только безупречной укладкой, но и чрезмерной толщиной, из-за чего походили на произведение художника, которому взбрело в голову сделать парик из проволоки прекрасным. Зернистая, словно выбеленная мраморная кожа сильно контрастировала с крыльями и волосами и не менее сильно контрастировала с неким подобием одежды, выбранной под цвет крыльев и находящейся где-то на границе между пеньюаром и нижним бельём, изобретение коего и его последующие эротические вариации суккубы считали одним из величайших достижений своей культуры, что, с учётом очевидной сексуальности её тела (особенно в рамках людских предпочтений), могло бы вогнать в краску многих жителей человеческого мира тех времён.

Собравшихся здесь химер столь откровенный внешний вид демоницы смутить не мог ввиду того, что все они были привычны к характеру и наклонностям этого причудливого демонического народа, как положительным, так и отрицательным. В число последних входила не только склонность к гедонизму, но и нездоровое пристрастие к разного рода провокациям, поэтому последующие действия суккубы также не смутили собравшихся, а, скорее, наоборот, вызвали усмешки и тем самым немного разрядили обстановку.

Суккуба также бодро, как и поприветствовала всех ранее, направилась к старому фиору, по пути меняя внешность. Суккубьими остались только глаза чёрного пламени и демонические крылья, всё остальное приобрело форму молодой фиоры, ровесницы якшини, чем вогнала в краску старика. Дело было в произошедшем недавно инциденте, а именно открывшемся тайном романе фиора, руководившего духовной семинарией Авалона, с одной из своих подопечных. Не то чтобы это прямо запрещалось, и всё же это противоречило этике, да и огромная разница в возрасте… Половина тысячелетия человеческого мира, это немалый срок.

Суккуба весело приобняла залившегося краской деда (коя у фиоров, в отличие от людей, имела зеленоватый оттенок):

— Ой, ой, дедушка Думузи, что с тобой? Я думала, что тебе понравится эта форма! Ну ладно тебе, не дуйся, лучше скажи… Да куда ж ты!.. А, малак с ним. — Притворно обиделась суккуба на то, что старый фиор демонстративно отошёл от неё к другой стороне стола. — Итак? Зачем вы меня позвали? Только не говорите, что вы тут все разругались, а прекрасной мне придётся вас мирить? Ладно, я готова. Ну? Что случилось?

Якшини, будучи настолько близкой подругой суккубы, насколько это возможно ввиду тщательно скрывавшейся под лёгким нравом крайней мнительности суккубьего народа, взялась объяснять ситуацию: