– Маменька дала нам фамилию девичью. Сразу же после ареста папеньки.

– Любезная Анна Николаевна, свет слишком мал. Это стало известно, хоть она и удалилась от дел. И когда Вы появились в управлении полиции, я моментально вспомнил ту историю, – сказал господин Самолётов, убирая снежинку с её щеки.

– И даже ни словом, ни малейшим знаком не намекнули о знаниях своих! – возмутилась она, вспыхивая ореховыми глазами.

– Ну, не буду же я Вас попрекать делами давно минувших дней, к тому же не по Вашей вине сотворёнными? Не Вы же родине изменяли, помогая заговорщикам убивать царя? Не Вы предали. Не Вы нарушили клятву.

– Зато клеймо позорное на нас с сестрой лежит. Неужели это Вас не останавливает, Иван Филаретович?

– А почему меня это должно волновать? Мою семью давно не принимают в свете. Отец разорился и пустил себе пулю в лоб. Мы с Вами чем-то схожи. Вы не находите?

Анхен совсем не находила сходства, о чём и заявила. Подле самой парадной соизволила подумать и завтра дать ему ответ. Господин Самолётов откланялся, а госпожа Ростоцкая поднялась к себе.

– Где моя любимица? Где моя красавица? – позвала она в прихожей крольчиху.

Странно, что длинноухая Джоконда не прискакала встречать хозяйку. Она вышла на зов, но безрадостно, будто под пыткой.

– Мари, что случилось с нашей девочкой? – спросила Анхен, проходя в гостиную. – Что ты с ней сделала? Ольга Никифоровна? И вы здесь? Добрый вечер.

– Здравствуйте, Анна Николаевна.

Ольга Колбинская стояла у окна, подперев подоконник, смотрела на Мари, вся обратившись в слух. На столе под голубой керосиновой лампой, на большом блюде лежала стопка промасленных блинов, в праздничных фарфоровых чашках темнел чай. Сестра сидела за фортепиано и мучила его сонатой Бетховена. Видимо, из-за этой тоскливой мелодии впечатлительная Джоконда впала в уныние, что, как известно, большой грех. Нет, Анхен никак не могла сие допустить.

– Помнишь, лет десять назад мы были в гостях у бабушки, играли в четыре руки на рояле и пели романс Александра Фета. Подали чай и абрикосовый пирог. Папенька шутил, а маменька его корила. Куда всё делось? – спросила Мари, глядя перед собой.

Анхен взяла её за плечи и резким движением развернула сестру так, что смогла заглянуть в глаза. В них плескалась тоска и вселенская грусть. Ну, всё понятно. Опять меланхолия, и вот-вот польются слёзы.

– Сегодня день его памяти, – напомнила Мари.

– Он покончил с собой, суда не дождавшись. И правильно сделал. Хоть что-то сделал он правильно. Было бы славно, если бы он отчизне не изменял и на царя жизнь не покушался. Но, как говорится, о многом мы не просим, – сказала Анхен.

– Но…, – хотела возразить Мари.

– И поминать его не будем мы. Всё! Хватит грустить. Закрывай шарманку. Есть радостные новости.

– Какие же? – всё также уныло спросила сестра.

– Нас – меня, господина Самолётова, господина Громыкина и доктора – наградили за преступления раскрытие – убийство директора гимназии и поощрили денежной выплатой, – торжественно провозгласила Анхен, вышла кавалерийской походкой в середину гостиной, подражая господину Орловскому.