– Да уж найду куда. Не беспокойтесь, господа. Начну с долгов, коих у нас с сестрой изрядно накопилось.

После службы господин Самолётов любезно предложил Анхен проводить её до дома, ибо скользко, да и вообще, променад, говорят, полезен перед сном. Не смотря на мороз и тяжёлое свинцовое небо, на заснеженных улицах Санкт-Петербурга царило оживление. Чиновники расходились по домам, переполненные поезда конной железной дороги неторопливо громыхали по замершим рельсам, служебные кареты развозили начальников.

– Слышал я, опера "Чародейка" господина Петра Ильича Чайковского très bon. Весьма неплоха, весьма. Многие хвалят. Впрочем, многие и ругают. Что скажете? – спросил господин Самолётов, поддерживая Анхен на опасных участках тротуара.

Снег под ногами радостно поскрипывал.

– Это в Мариинском театре?

– Совершенно верно.

– Про оперу наслышана была, но, к сожалению, от других. Сама не посещала я театра.

– Так давайте сходим! – обрадовался Иван Филаретович. – Я тоже не бывал.

– Не знаю, право слово.

– Ну, Вы подумайте. Не отказывайтесь. Завтра дадите мне ответ, – настаивал господин Самолётов.

Анхен остановилась подле фонаря и внимательно посмотрела на лицо молодого человека под электрическим светом. Аспидно-чёрные волосы выбились из-под шапки. Брови, будто начерченные углём, выделялись на фоне бледной кожи. Пухлые губы выглядели по-детски. Библейские глаза смотрели на неё в ожидании чуда.

– Давайте договоримся сию же минуту. И пусть фонарь этот будет свидетель. Мы с Вами коллеги, только и всего, – твёрдо произнесла она, не отводя взгляд.

Иван Филаретович, не ожидая столь решительного заявления, онемел, сглотнул, но тут нашёлся.

– Отчего же так? Я Вам неприятен, Анна Николаевна? Monstre?

– Не в этом дело. Вы сами не понимаете, куда лезете, – ответила Анхен и продолжила путь.

Господин Самолётов едва за ней успевал.

– Я понял. Я всё понял! Сдаётся мне, Вы из-за папеньки Вашего, господина Радова беспокоитесь. Из-за него Вы мне отказываете? – спросил он.

Анхен остановилась, точно перед ней выстроилась невидимая стена.

– Так Вы знаете, кто я? И молчали? – ахнула художница, оборачиваясь.

– Конечно, знал, – пожал плечами под бобровой шубой делопроизводитель. – Как сего можно было не знать? Во-первых, ваши родители принимались при дворе. Noblesse. Во-вторых, скандал с господином Радовым весь Петербург тогда обсуждал. Я был юным, но всегда оставался любознательным и слышал разговоры.