– Так вот. Не знаю я, что делать мне, – сказала художница, пройдя к тёмному окну гостиной.
– Что случилось? – подошла к ней встревоженная Мари. – Тебя уволили? Не переживай! Учителя рисования так и не нашли. Вернёшься в гимназию, вот и всё!
– Бог с тобой! Вовсе не уволили меня. С чего решила так ты? – спросила Анхен, вглядываясь в черноту петербургской улицы, как будто там был ответ.
– Не знаю, – растерялась учительница.
– Господин Громыкин ведёт себя странно очень.
– Пристаёт?! – оживилась Мари. – Проходу не даёт? Намеки недвусмысленные отпускает?
– Бог с тобой! Что за мысли?! Он в возрасте преклонном всё же. Фу! – недовольно хмыкнула Анхен. – Не о том ты думаешь, сестра. Придирается ко мне он при каждом случае удобном. И не понятно мне, чем я ему
– Нет. Сейчас тебе никак нельзя уходить из полиции. Что хочешь, делай, но нужно там остаться, – безапелляционно заявила Мари.
– Это ещё почему?
Художница даже обернулась, чтобы узреть лицо сестры при её ответе.
– Как это почему?! Ты запамятовала, что слово мне дала? Ольга Колбинская! Ты должна ей помочь.
– Ах, да. Действительно, – нехотя согласилась Анхен и опять уставилась в окно.
По тёмной улице проехала закрытая карета, попадая в свет редких огней. Одинокий прохожий, пошатываясь, брёл к набережной. В Петербурге никогда не спали. Никогда. Этот город в любое время суток радовался жизни, как будто пытался выжать из неё всё, до последней капельки.
– Обещала помочь Ольге. Верно. Но сделать это как? – спросила художница туда – в темноту.
– Я знаю, как, – уверенно заявила Мари. – Ты должна его обаять, и он всё для тебя сделает.
– Кого? – повернулась к ней Анхен, широко раскрыв ореховые глаза.
– Как кого?! Господина Громыкина, естественно. Он ведь у вас главный.
– Фу, Мари! Фу! Опять ты за своё. Не буду никого я соблазнять. Тем более господина Громыкина.
– А господина Самолётова? Я видела, как он на тебя смотрит. Ты ему нравишься. Он ведь из наших, из дворян, хоть и разорившихся.
– И его я тоже соблазнять не буду, – сказала Анхен, как можно твёрже.