– Ждал? – спросил делопроизводитель.

– Нет. Некогда, говорит, мне. Дела ещё остались в столице. Тады, говорю, на другой день приходи пораньше.

– Пришёл?

– Нет, – сказала уборщица и совсем загрустила.

– А дочку, дочку-то хозяйскую как зовут? – нетерпеливо спросил делопроизводитель.

Иван Филаретович не мог устоять на месте, как жеребец в предчувствии скачки. Ещё немного и "копытом забьёт" по деревянному полу женской гимназии.

– Так это… Лизонька Ануфриева, – ответила Ефросинья Ивановна и махнула рукой. – На втором етаже, четвертый класс.

Мария Николаевна Ростоцкая стояла у доски и выводила на ней каллиграфическим почерком:

"Хорош наш хор".

Ученицы повторяли за ней, водя грифелями по аспидным доскам.

– Мари, выйди на минутку, – зашептала в приоткрытую дверь Анхен.

– Барышни, дальше пишите самостоятельно:

"Кира вымыла руки".

– Что случилось? – спросила Мари, выйдя из класса. – Ой, здравствуйте, Иван Филаретович!

– Вызови к нам Лизоньку Ануфриеву, – без объяснений попросила сестру Анхен.

Мари вернулась в класс и через минуту вышла из него в сопровождении прелестного девочки с прилизанными волосами и родинкой на пухлой щеке.

– Да какая же ты красавица, Лизонька. Право слово! – сказал господин Самолётов и присел на корточки, чтобы быть с девочкой на одном уровне.

Анхен по-другому представляла допрос свидетеля, но, видимо, делопроизводитель знает, что делает. Она успокаивающе посмотрела на Мари. Мол, всё в порядке. Не волнуйся, мы – профессионалы.

– С кем ты приехала в гимназию, дитя? Кто тебя привёз? – спросил Иван Филаретович.

Делопроизводитель предъявил ей свою самую мягкую располагающую улыбку. Госпожа Ростоцкая же вытащила блокнот и начала по памяти рисовать портрет большеглазого мужика, смутившего покой Ефросиньи Ивановны – щупленький, с окладистой бородой.