— Верно, ну и ну! Воняет жареным поросенком…

— Что будем делать?

— Бежим скорее!

И мы помчались по полю, спотыкаясь о камни, перескакивая через коровьи лепешки, перемахнули через изгородь, стараясь не поцарапаться о кусты ежевики, и пролезли под колючей проволокой, как всегда оставив на ней кусочки свитеров… Добежав до дороги за кладбищем, мы, задыхаясь, упали на землю и растянулись прямо в грязи.

— Что-то мне нехорошо, — сказала Мина.

— И мне тоже, — отозвалась я.

И тут нас обеих вытошнило! Фу, какая гадость!

Из глаз у нас полились слезы, Мина вытащила из кармана старый носовой платок, мы вытерлись и пошли по домам, каждая в свою сторону. Гордиться нам было нечем.

То, что мы увидели в тот день, черное, еще дымящееся и воняющее паленым мясом, были останки Абеля Шарбонье. Его убило молнией посреди собственного сада, и он так там и лежал, вцепившись в ручку грабель.

Поди догадайся, почему желание разрыхлить грядки оказалось сильнее осторожности и страха грозы. Об этом уже никто не узнает.

С того дня его дом стали называть „дом убитого молнией“, а его жену — „женой убитого молнией“. Скажешь, не так уж и оригинально… но такие вещи случаются нечасто.

Бедная Ортанз Шарбонье, какой это для нее был удар…

Представь себе: она в доме, как мы с тобой сейчас, а снаружи бушует гроза.

— Батюшки, а ведь молния ударила где-то совсем близко… Надо посмотреть… И куда это подевался мой Абель?

Она посмотрела в окно и увидела… Абеля, уже почерневшего, навечно приросшего к ручке грабель… Он стоял посреди сада, вытянувшись к небу…

Много месяцев Ортанз не выходила из дому. Можно было сколько угодно звонить в дверь, она не открывала. Ставни закрыты, свет погашен… Так она была потрясена…

А ведь они отлично ладили, эти двое…

Вот беда так беда…

Пусть уж лучше молния убила бы обоих любящих вместе, разом».