Старуха и наложница, втиравшая розовое масло, вышли. Волосатый дикарь шагнул к ложу, сняв и откинув в сторону островерхую шапку. Луара невольно метнулась на другой край постели и замерла, поджав колени к подбородку и обхватив их руками. Она дрожала, как в лихорадке. Дикарь стащил через голову юбку-кольчугу, бросил на пол. Усмехаясь, пожирая глазами жертву, принялся развязывать тесемки на меховой куртке.
— Нет, нет, нет,— как заклинание, бормотала девушка.
Не понимая, что там пищит наложница, кочевник ответил ей на своем режущем слух языке:
— Молись, шадизарская шавка. Доберемся и до твоих богов. А пока я отведаю тебя. Сегодня я разрешаю тебе брыкаться, царапаться, кусаться, кричать. Кричи громче!
Он освободился от куртки, принялся стаскивать грубую нижнюю рубаху.
— А завтра я заставлю тебя с радостью выполнять, что прикажу. Завтра попробуешь мои кулаки, а после будешь целовать мне ноги, чтобы я ласково взглянул на тебя. Когда я возьму тебя на ночь — это будет лучший праздник в твоей жизни.
Луара не могла понять, о чем говорит это чудовище. Но, говори он даже на ее родном языке, вряд ли она сейчас разобрала бы хоть слово. Впрочем, девушка знала, что смысл произносимого, как и то, что сейчас произойдет, одинаково страшны.
Дикарь сел на пол, чтобы снять сапоги…
И вдруг за стеной раздались громкие голоса. Кочевник что-то злобно прокричал в ответ, затем, очевидно ругаясь, стал напяливать на себя одежду.
Он оделся, погрозил Луаре пальцем, улыбнулся и вышел. Тут же в спальной комнате появились старуха и две наложницы с кинжалами за алыми поясами. Старуха присела рядом с дрожащей обнаженной девушкой, наложницы встали около входа. Луара поняла, что это лишь временная отсрочка. Легче не стало. Ужасное, невыносимое ожидание неотвратимого несчастья только удлинилось.
Конан первым присел на ковер, скрестив ноги. Это вызвало невольный вздох облегчения у степных воинов: стоя в центре шатра, почти касаясь головой шатрового свода, заполнив собой, казалось, половину мира, варвар-исполин пробуждал суеверный страх — будто некий бог в человечьем обличье вступил в тесное людское жилище. Наваждение ушло, как только он опустился на ковер. Рядом расположились кузнец и маг. Блики огня играли на мышцах северянина, отражались в небесного цвета глазах.
— Кто такие, зачем к нам, откуда пришли? — перевел слова вождя толмач. Что это вождь, Конан понял потому, что тот сидел в центре «стола», а на щеке у него была татуировка в виде парящего орла — наверняка символ власти.
Кузнец отрывисто заговорил:
— Сами мы идем из Шадизара. Я — Хорг, со мной Конан из Киммерии и Омигус. Когда мы пришли в Шагравар, с нами была моя сестра. Там ее похитили. След похитителей привел нас сюда. И мы хотим знать: здесь ли она?
По дороге через степь Хорг обшаривал глазами каждый клочок красноватой земли с жухлой растительностью, силясь отыскать какой-нибудь знак, указывающий, что они на верном пути, что сестру провезли именно здесь. Стоило Хоргу приблизиться к кочевому поселению и затем въехать в него, как он весь превратился в зрение, всматривался в окружающее настолько пристально, что глаза заболели и заслезились. Но нигде, ни в чем не мог он обнаружить следов своей пропавшей сестры. И лишь перед тем, как сделать шаг с улицы и оказаться в духоте и мраке степного жилища, кузнец в последний раз окинул взглядом крикливую суету, царившую на пространстве меж одинаковыми, как и сами их обитатели, шатрами, и вдруг чуть не вскрикнул от радостной драгоценной находки: около загона для лошадей стояла крытая повозка. Именно за такой они и скакали целые сутки. Лошади были выпряжены, но по каким-то лишь опытом и интуицией улавливаемым признакам Хорг понял, что повозка эта совсем недавно вернулась из долгого путешествия. Сейчас, разговаривая с вождем, кузнец почти не сомневался, что сестра где-то здесь, у этих грязных, вонючих выродков.
Выслушав обращение Хорга и его прямой вопрос, вождь (или шума-хан на языке племени) на некоторое время погрузился в сосредоточенное раздумье. Видя это, остальные дикари даже дышать старались как можно тише. В этот момент в шатер быстро вошел еще один кочевник — судя по тому, что он лишь слегка наклонил голову, приветствуя вождя, перекинулся несколькими тихими словами на родном языке с прочими и вальяжно уселся рядом с ними, не менее родовитый и влиятельный, чем присутствующие. И вновь воцарилась тишина. Гости ждали решения вождя терпеливо, хотя внутри них все кипело.
Вот шума-хан тихо и вроде бы приветливо произнес что-то, глядя Хоргу в глаза, затем рубанул рукой воздух, и голос его перерос в крик. Закончил свою речь вождь опять задушевно, лицо осветила улыбка. Замолчал, жестом дал знак переводить.
— Шума-хан всегда рад гостям. Ты думаешь, мы воруем людей.— Толмач старался точно передать не только слова, но и интонации повелителя и поэтому на последней фразе взвизгнул, точно ужаленный скорпионом. Но продолжал спокойно: — Шума-хан может держать ответ только перед такой же шума-хан.
Хорг почувствовал, что в нем закипает бешенство, которое вот-вот выплеснется наружу, а тогда и без того не ладящееся дело можно загубить напрочь. Кузнец успокоил себя, собрался с мыслями — как же быть дальше, что говорить после такого странного, невразумительного ответа главного дикаря — и произнес:
— Я не шума-хан. Но мой отец — богатый человек, очень уважаемый человек в Шадизаре. У нас богач — это, считай, вождь, шума-хан. Мой отец даст хороший выкуп за дочь, за мою сестру.