Меня назвали Анной в честь бабушки Анны Мотовиловой, ее мать была чингизидкой, происходила из рода татарской княгини Ахматовой, фамилию которой, – еще не зная, что собираюсь стать русской поэтессой, – я выбрала в качестве литературного псевдонима. Одна из княгинь Ахматовых – Прасковья в XVIII веке вышла замуж за богатого и родовитого помещика Мотовилова. Егор Мотовилов был моим прадедушкой. Его дочь Анна – моя бабушка. Она умерла, когда моей маме было девять лет. Из узорной металлической полоски, которую она носила на лбу, выковали несколько перстней с бриллиантами и один – с изумрудом. Ее наперстка я не могла надеть, хотя у меня тоже были тонкие пальцы».

Уж не семейный ли снобизм – сконструированное подобным образом начало биографии? Все же отец Ахматовой не без оснований считал себя русским аристократом. Или это – проявление поэтического образа мышления, которое умеет так осветить факты, чтобы они казались необычайными и таинственными?

Свое детство Ахматова называет великолепным, неповторимым, языческим. Осень, зиму и весну проводили в Царском Селе, а летом семья выезжала в Крым, где недалеко от Севастополя, на берегу Стрелецкой бухты, неподалеку от древнего Херсонеса, у ее родителей был летний дом. Там она полюбила море и снискала себе прозвище «дикой девочки».

Ходила босиком и без головного убора, прыгала из лодки в воду в открытом море, купалась во время шторма и загорала так сильно, что облезала кожа. Ей нравилось шокировать всем этим воспитанных севастопольских барышень. Море осталось в ней навсегда и вошло в ее стихи как постоянный мотив и точка отсчета. Даже внешне Аня немного напоминала русалку, морскую царевну. Валерия Срезневская, ее подруга с малых лет, вспоминает, что десятилетняя Аня внешне выглядела, как водная наяда. Щуплая, тоненькая, гибкая, высокая, со стройными ногами и красивыми руками, она глядела на мир с неразгаданной усмешкой и хмурым выражением светлых, серо – зеленых глаз. У нее были прямые, длинные, черные волосы и горбинка на носу, ставшая характерной чертой ахматовского профиля, который позднее был увековечен художниками и скульпторами. Валя Тюльпанова, будущая Срезневская, была одной из трех подруг, которых Ахматова до конца жизни звала по имени. Детские дружбы ведь самые прочные. В жизни человека нет более важного момента, чем совместное подрастание, взаимное формирование. Общие воспоминания – самые прочные. Вместе подрастать – это как будто вместе родиться для будущей взрослой жизни.

В Царском Селе их было несколько: Аня Горенко, ее старшая сестра Инна, брат Андрей, ближайшая подруга Валя и два ученика старших классов гимназии, Митя и Коля Гумилевы, сыновья богатого землевладельца в Бежецком уезде Тверской губернии.

Пятнадцатилетняя Аня Горенко познакомилась со старшим коллегой, Колей Гумилевым, в канун Рождества Христова 1904 года. Царское Село засыпало снегом, был прекрасный солнечный день. Молодежь отправилась вместе покупать елочные игрушки. Николай родился 3 апреля 1886 года в Кронштадте, военно – морской базе, защищающей подступы к Санкт – Петербургу. Его отец работал там корабельным врачом. Николай, так же как и Анна, проводил детство в Царском Селе. Из – за слабого здоровья он до десяти лет учился дома и подобно ей много читал. К тринадцати годам он знал уже русских классиков, Мильтона, Кольриджа, Ариосто, а его страстью сделалась астрономия. Он открыл для себя Ницше и решил посвятить свою жизнь поэзии. Высокий, немного неловкий блондин, зачитывавшийся поэзией французских символистов, хотя знал французский язык не лучшим образом, влюбился в необыкновенную интеллигентную девочку, которая не слишком им интересовалась, но была товарищем по поэзии. Так оно и осталось. Весь следующий год он ждал ее после уроков, провожал домой, спорил с ней об искусстве. Они бродили по аллеям царскосельского парка, по которым теперь хожу теперь и я, сто лет спустя. Прошел целый век…

«Уже кленовые листы на пруд спадают лебединый…» – написала Ахматова в одном из стихотворений, и я действительно вижу, как красный лист опускается на спокойную поверхность царскосельского пруда. Конец лета. Это та пора, когда что – то еще продолжается, но уже известно, что неотвратимо должно закончиться. Это неуловимый запах исчезновения, который носится в воздухе, когда приходит конец жизни, эпохи, любви, времени года. Прохожу мимо сапфирового Екатерининского дворца с желтыми, неровно покрашенными колоннами. Кое – где отваливается штукатурка. Византийская пышность, советская безалаберность и классическая торжественность огромного парка. Озеро, павильоны, аллеи, мостики, скульптуры в романтических позах. Далее, уже за парком, сапфировая церковь и арка, соединяющая ее со зданием, которое предназначалось для царских детей, однако уже в начале XIX было перестроено и превращено в Лицей, в классах и коридорах которого ходил юный Пушкин. В такой обстановке Анна начала создавать собственную мифологию.

Она чувствовала себя младшим товарищем Пушкина по перу. Первые, еще школьные стихи будущей Ахматовой, к сожалению (а может быть, и к счастью), не сохранились. Несколько более поздние, впервые напечатанные в петербургских литературных журналах, она прятала под подушки на диване, «чтобы не расстраиваться». Но одно пророческое стихотворение сохранилось. О черном перстне, полученном ею в дар от месяца. Перстень – как бы метафора таинственного дара поэзии, полученного от судьбы. Стих заканчивается уверением: «Я кольца не отдам никому, никогда» («На руке его много блестящих колец…» 1907). Вот тут Ахматова проявила последовательность. Никогда, ни при каких обстоятельствах она не прекратит писания стихов.

Когда в семнадцать лет в одном из петербургских журналов была опубликована подборка ее стихов, отец позвал ее к себе и потребовал, чтобы она публиковала свои стихи под псевдонимом. И так возникли эти, по словам Бродского, «пять открытых «А» (Анна Ахматова). Они завораживали, и она прочно утвердилась в начале русского поэтического алфавита. Пожалуй, это была ее первая удачная строка, отлитая акустически безупречно». С той поры Анна Горенко стала поэтессой Анной Ахматовой.

Сегодня восстановленный дворец и отреставрированный парк в Царском Селе не очень отличаются от тех, которые помнила Ахматова. Дворец, возведенный в начале XVIII века, представляет удивительное зрелище. К первоначальному строению очередные властители добавляли свои дополнения, чтобы дворец выглядел солидней, и сегодняшняя его длина превышает 350 метров. А началось с того, что в 1710 году царь Петр Великий подарил своей второй жене Екатерине I небольшое имение, лежащее в 24 км к югу от Петербурга. Когда дочь Екатерины Елизавета взошла в 1741 году на трон, величина дома «о шестнадцати покоях» ее вовсе не устроила. В связи с этим первоначальное строение было расширено, к нему добавились боковые крылья и галереи. Возникло странное неоднородное архитектурное сооружение. На помощь был призван итальянец Франческо Бартоломео Растрелли, который подверг здание полной реконструкции, придав ему современный вид. В Царском Селе сейчас стоит памятник зодчему Растрелли, который сберег красоту царской загородной резиденции. Ниже восточного фасада Дворца простирается Старый парк. Идя по нему, можно дойти до Большого пруда с павильоном «Грот», позднее переименованным в «Утреннюю залу», к Агатовому павильону, Галерее Камерона, а с берега увидеть стоящую посреди пруда Чесменскую колонну, сооруженную в память о победоносном сражении российского флота с турецкой эскадрой.

Нет только черных австралийских лебедей, упоминаемых Ахматовой.

Однако, прослеживая царскосельские мотивы в творчестве Ахматовой, можно догадаться, что важнейшими для нее оказались две статуи, по сей день стоящие в парке. Первая из них – это памятник Пушкину,отлитый по модели Ричарда Баха в 1900 году. На бронзовой скамейке сидит юноша, вслушивающийся в шум деревьев, а, возможно, в звуки своих стихов, как и сидел много лет назад. На нем расстегнутый лицейский мундир. Рядом на скамейке – лицейский головной убор. Когда в 1941 году немцы подошли к Ленинграду и заняли Царское Село, жители поспешно сняли памятник с пьедестала и закопали где –то в парке. Многие знали, где он был закопан, но немцы ничего не смогли узнать. Когда закончилась война, статую немедленно откопали. На пьедестале вновь установлена скамейка, на ней сидит бронзовый юноша, рядом с ним лежит бронзовая треуголка. Памятник по сей день стоит в парке рядом со зданием Лицея.

Поэт в своем зрелом творчестве не раз возвращался к пейзажам и настроениям Царского Села. В 1831 году он проводил здесь с женой свое первое счастливое лето после женитьбы. Ахматова занималась жизнью и творчеством Пушкина много лет, посвятив ему ряд эссе, историко –литературных работ. Она посвятила ему много стихов, но самым волнующим, пожалуй, является то, где она описывает поэта, будто бы минуту назад вставшего со своей «памятной» скамейки:

Следующий царскосельский памятник, неоднократно воспетый в поэзии, это бронзовая скульптура девушки с разбитым кувшином. Она была создана скульптором Павлом Соколовым в 1816 году в литейной мастерской Императорской Академии художеств в Санкт – Петербурге..

Александр Пушкин посвятил этому памятнику следующую строфу:

Почти сто лет спустя Ахматова ответила Пушкину стихотворением «Царскосельская статуя»:

Именно по поводу этого стихотворения Ярослав Ивашкевич высказал предположение, что Ахматова «в бронзовой девушке увидела соперницу, женщину, которую обессмертил Пушкин». Однако девушка с разбитым кувшином была для Ахматовой скорее сестрой по несчастью, нежели соперницей. В момент создания стихотворения Ахматова тоже уже «воспевалась в песнях» самых выдающихся поэтов своей эпохи: Мандельштама, Блока, Пастернака и Цветаевой. А статуя должна была вскоре стать метафорой ее судьбы. В течение многих последующих лет ей тоже придется держать в руках разбитый кувшин: ушедшую любовь, тоску по расстрелянному мужу, страх о судьбе арестованного и пребывающего в советских лагерях сына, и в конце – печаль по друзьям: убитым, умершим, сосланным или изгнанным.