И получается, что люди, которые были здесь до тебя, вроде как и не существовали. Ты попадаешь в пространство, в котором не можешь представить, что было, потому что всё сделано для того, чтобы его обнулить. И это обнуление происходит очень часто. За эту магию я и люблю отели.
В этой нейтральной ситуации может произойти всё что угодно. Поэтому в моем фильме нет линейной истории, которая начинается в точке А и заканчивается в точке Б. Он основан на ощущении дежавю. Вот женщина просыпается, видит перед собой мужскую спину, и в первое мгновение она не понимает, кто это, где она. Ведь сны иногда настолько интенсивны, настолько реальны, что когда просыпаешься, не сразу можешь сообразить: кто это? где я? кто я? Этот загадочный механизм мне и хотелось бы показать. Фильм происходит в каких-то таких пограничных моментах, сцены повторяются – это как мозг, который гоняет нас по кругу, когда мы не можем найти выход из ситуации.
Отель – это всегда возможность истории. Недавно я была в самарской гостинице, сделанной в стиле ар-нуво: красивая лестница, оригинальные большие – до потолка – зеркала. И я, выйдя из своего номера, просто присела на минутку на лестнице – так там было классно. И вдруг услышала, как живет отель, услышала другие жизни – кто-то выходит, кто-то ругается, закрылась дверь, открылась, кто-то куда-то пошел. Я как кошка, мне всё любопытно. И я стала представлять себе этих людей, они словно бы ворвались в мою жизнь. Практически из ничего, на ходу сложилась история. А ведь секунду назад было совершенно тихо.
Отель должен быть загадкой, в нем должны быть длинные, непонятно куда ведущие коридоры и лестницы. Для меня отель – это лабиринт. Есть, конечно, маленькие отели, там свои загадки, но это скорее мир Агаты Кристи – все двери заперты, никто не мог войти, но кого-то всё равно убили. Мой отель – это где ты никогда не знаешь, кого можешь встретить, что тебя ждет за поворотом в этом длинном-длинном коридоре, куда тебя приведет эта лестница.
Здесь может случиться всё что угодно и время течет по каким-то неведомым нам законам.
Елена Посвятовская
Однажды на Мойке
Ничего привлекательного за окнами такси не было. Плыл большой хмурый город, в черно-серых ошметках марта, с раскисшими газонами и собачьим дерьмом на них, да нет, специально она не вглядывалась, но всё так и есть, куда ему деваться-то с газонов, грязные сахаристые сугробы в промелькнувшем парке, прохожие отдуваются от ветра, небо низкое, в быстрых сизых тучах, не безнадежное, нет, иногда проскальзывает между ними первый бледный свет, робко шарит по артритным деревьям на Московском.
– А че грязища-то такая у вас? – Лара вскинула подбородок в сторону водителя.
На самом деле именины сердца. Целых три дня в Питере, только в понедельник утром домой. Главное, вымогать пришлось обещанное. Коробов выкрикнул в новогоднюю ночь, что пятнадцать совместных лет в Питере празднуем, понтанулся, понятно, ну так и всё, пусть отвечает теперь. Лара прятала улыбку в вороте лисьего жакета, тянула оттуда носом духи, сказали – с запахом церковной пыли, непривычно, конечно, но сейчас самая тема. С напускной скукой взглядывала в окно: ну, Фонтанка, и что?
На светофоре, оглядываясь по сторонам, таксист вдруг многозначительно произнес:
– Вот по этим самым улицам и кружил Родион Раскольников.
– Который старушку? – заинтересовался Коробов.
– Тварь ли я дрожащая, – не успокаивался водитель, – или право имею.
“Вот придурок”, – с тоской подумала Лара.
Дальше до гостиницы ехали молча.
Сдержанный фасад отеля смотрел на Мойку. Лара неторопливо выбросила шпильку за шпилькой на набережную, протянула мужу руку в лиловом маникюре, скрипнули кожаные штаны.
– Мася, а ты в курсе, что у тебя ногти разноцветные? – притворно испугался Коробов.
Заржал идиотски. Она, презрительно сощурившись, молча пронесла себя мимо, спасая эту дорогую сцену выхода. Перед парадным подъездом пятизвездки. Швейцар бросился открывать тяжелую нарядную дверь, старинную, конечно же. Перестукивали каблуки, пламенела помада, легкие серьги танцевали вокруг шеи, Лара даже слышала какую-то гордую мелодию внутри себя, под которую красиво шевелила кожаными ногами.
В лобби толпилась целая делегация фиников, белобрысых и багровых, которые сразу же уставились на нее, даже не оглядеться толком. Схватила только, что холл без окон, весь свет через стеклянный конус крыши, скульптуры странные, чья-то каменная голова прямо на полу, ростом с Лару, какие-то сумасшедшие кубы в интерьере, поставленные друг на друга, съезжающие на ребро, замершие в воздухе, так необычно, параллелепипеды, выкупанные в глубоких красках, редких, ярких, красота. Пока оформлялись, Лара надменно, не отрываясь, смотрела на Коробова, потому что не знала, куда ей смотреть. Не на соплячек же за стойкой.