Что, собственно, тогда?

Тогда, если понадобится, Игорь пойдет на все, даже добьется приема у президента. Хотя стоп! Что, если кураторская деятельность санкционирована на самом верху?

– О! Какое чудо! Наконец-то мы имеем счастье видеть вас, Игорь Михайлович, в здравии! Или почти что в здравии. Заждались, заждались… Присаживайтесь скорее к столу! – громкими возгласами приветствовал хозяин шато появившегося в гостиной Свиридова.

– Всем доброго дня! – широко улыбнулся Интеграл. – Действительно, давненько мы не виделись. Со времен совместного морского круиза. Неплохо вы отразили те события в своей книге…

И хотя в доме не было посторонних, собравшиеся в комнате с сознанием некой объединившей их тайны стали друг другу подмигивать.

Трапеза длилась недолго, тем более что замечательная рыбка тюрбо, запеченная под трюфельным соусом, быстро закончилась и сразу подали кофе.

Курильщики задымили сигаретами.

– Господа, я думаю, настало наконец время «Ч». Не так ли, уважаемый Игорь Михайлович? Мы просто горим от нетерпения выслушать ваш рассказ о таинственном завещании Люсинова! – торжественно обратился к гостю Духон. – Предлагаю перейти в салон.

Четверо мужчин двинулись вслед за Духоном, и вскоре недавние сотрапезники удобно расположились в креслах у предупредительно разожженного камина, рядом с которым стоял ломберный столик, уставленный разного рода горячительными и прохладительными напитками.

– Скажу откровенно, особых сенсаций от меня не ждите. Уверен, благодаря собственным, а также Леонида Сергеевича стараниям вы и без моего сообщения о многом уже знаете или догадываетесь.

– Не без того, конечно, но тем не менее… – не удержался, чтоб не вставить слово, Багрянский. – Давайте же наберём в рот воды и послушаем нашего героя.

– Постараюсь быть лаконичным. Однако хочу еще раз напомнить… – Свиридов поднял указательный палец. – Всё, что я сейчас скажу, должно остаться строго между нами. Очень надеюсь на вашу порядочность.

При этих словах он поочередно обвёл взглядом каждого из собеседников.

– Ну что ты заладил, сынок? Я ж тебе дал гарантию и слово офицера! – обиженным тоном бросил реплику Леонид Сергеевич.

– Ладно, была не была! Прежде всего я хотел бы сообщить, что по содержанию и форме предсмертное завещание Вадима Люсинова представляет собой, на мой взгляд, особый, эклектический жанр эпистолярного творчества – то есть это одновременно и признание, и покаяние, и завещание, и исповедь, если хотите. Адресовались откровения Люсинова, если быть до конца честным, непонятно кому. То ли исключительно жене и сыну Антону, то ли господину Эленскому, дабы вооружить его для дальнейшей борьбы с Кремлем, то ли и того проще – как говорится, всем, всем, всем… Так или иначе, я лично уверен: Вадим Люсинов писал свои записки не кривя душой, честно и правдиво, я в этом уверен. На пороге смерти обычно не врут. По всей видимости, он не хотел уйти в мир иной, не покаявшись как перед близкими и дорогими ему людьми, так и перед всем человечеством сразу.

Свиридов сделал паузу, наполнил стакан минеральной водой и залпом осушил его.

– Признаюсь, до недавнего времени я наивно полагал, что всё случившееся с моим бывшим соратником, начиная с его бегства в Англию, происходит по сценарию, разработанному на Лубянке. Вплоть до последнего момента полагал. Первые сомнения закрались, когда я получил весьма неопределенное задание отправиться в Лондон и сделать… сделать, честно говоря, непонятно что. То ли выяснить правду, то ли зачистить поляну, как у нас говорят, или что-то в таком роде. Ко всему мне показалось несколько странным, что в Агентстве национальной безопасности не совсем владеют ситуацией. Теперь же, после ознакомления с предсмертными записками Вадима Люсинова, у меня не осталось сомнений, что этот человек – настоящий Иуда и отщепенец. Даже его сын признался, что ненавидит отца. Правда, он раньше меня прочитал пресловутые предсмертные записки.

– Одним словом, предатель Родины, как я понимаю, – неожиданно изрек Багрянский.

– Если бы, Лев Владимирович… – ответил персонально журналисту Свиридов. – В нашей стране было столько предателей родины, в том числе и из наших синепогонных рядов, которые на поверку, спустя годы, десятилетия оказывались никакими не предателями, а просто инакомыслящими. Но я ведь не случайно сразу назвал моего бывшего соратника продажной тварью. Ради тридцати сребреников Вадим Люсинов шёл на такие преступления, что нормальному человеку трудно даже вообразить. В записях он оправдывает свои деяния тем, что крайне нуждался в средствах для лечения сына-инвалида. И тут же – вот ведь лицемер! – обращаясь к жене и сыну, сообщает им цифровой код своей банковской ячейки, где хранит – вы только представьте себе, господа, – шесть миллионов евро.

– Так вот за какими деньгами охотился тот араб! – почти одновременно воскликнули Мацкевич и Духон. – Ничего себе тридцать сребреников…