Ну, куда? К приятельницам... по делам каким-то, наверное... она ведь уже взрослая девушка, и это не запрещено, правда, офицер?
Хотя я, конечно, не думаю, что ходить куда-то удобнее, чем встречаться в Мирах. Но, может, она не с подружками встречалась... Ну, вы понимаете о чём я?
Нет-нет, ничегошеньки не рассказывала.
Нет, боже упаси! Никаких странностей я не замечала.
Допрашиваемая машет шариками рук перед своим лицом, и складки её студенистого тела колышутся под тонкой тканью платья. Дряблые щёки свисают из-под шлема и тоже вздрагивают, оплетённые сеткой кровеносных сосудов и прядями прилипших к пятнисто-розовой коже волос.
Голос неровный, меняющий тональность. Дышит часто, что не удивительно при её комплекции. Снова ощущается острый запах пота, но сигналы датчиков свидетельствуют об искренности её незамысловатого интеллекта.
Занятно, что она так хорошо помнит своих родичей. Теперь это редкость. Ну да ладно, к делу это не имеет никакого отношения.
София Кински погружает сильно покрасневший нос в мятый платок, смачно сморкается и этим же платком пытается утереть слёзы, просунув его в щель приподнятого визора.
— Ах, простите! Это так неожиданно...
Хоть она, то есть Анечка, и дальняя родня, но не чужая. Не отдала я её, Анечку-то, в воспитательный дом, когда её родители в Последнюю Войну пропали где-то за Остзейскими провинциями.
Воо-от такой малышкой взяла. Тогда я ещё не была Пользователем и могла о ней позаботиться. Вот и взяла.
Я, конечно, не хочу сказать, офицер, что в воспитательном доме ей было бы хуже. Конечно, нет! Вы сами знаете, как у нас в Объединённом Союзе о детишках беспокоятся. Да что о детишках!
Знали бы вы, офицер, как возится со мной мой добрый Куратор!
Со старой больной женщиной!
И медицинское обслуживание назначит. И проверит, чтобы балловый доход регулярно начислялся. И про эти, как их... слушания и опросы напомнит. А как же? Мы же там, кажется, решаем что-то очень-очень важное.
В общем, квохчет мой милый Куратор надо мной, из сил выбивается...
Да-да, офицер, не нужно отвлекаться, конечно!
Приходил ли к ней кто-нибудь?..
Ах, да-да, приходил!
Приходил один молодой человек, то есть как это нужно говорить... биосоциальный индивид с этой... да-да, так проще - молодой человек.
Раза два приходил.
Да, два раза. Незадолго до того, как Анечка...
Ах, где же мой носовой платок?
Простите!
Так я говорю, мастер приходил, да, молодой человек, мастер из Корпорации. Настраивал что-то в анечкином симуляционном кресле.
Вот оно, стоит сейчас пустое...
Ах, простите! Мне так трудно говорить об этом! Ведь она найдётся, Анечка-то?
Ведь найдётся, правда, господин офицер?
Ах, бедняжка!
Не знаю... Нет, не знаю, что настраивал, может, ломалось что-то.
Как звали?
Славный такой молодой человек, и имя такое забавное...
Нил! Да, Нил Божич...
Правда, грандма, помните, его ведь так звали?
Ах, простите! Но я её так называю, по старинке – гранд маман...
Что это?!
От неожиданности мои пальцы вздрагивают, готовые схватить нейтрализатор!
В углу сама собой зашевелилась куча тряпья, и в солнечном луче, преодолевшем мутное оконное стекло, вспыхнуло пятно человеческого глаза.
Исчезло.
Снова появилось. За взвесью ярких пылинок.
Снова исчезло.
В такт скрипу прогнивших половиц под старинным креслом-качалкой.
А, это же старуха! Сумасшедшая. С таких не берут показаний, и я совсем забыл о ней.
Вот снова в луче света появились заплывшие бельмами глаза. Теперь оба.
Остальное лицо и фигура поглощены глубокой тенью.
Жутковатое зрелище.
Два незрячих пятна и клок прозрачных как паутина волос обращены в сторону толстухи в шлеме, её правнучки или, скорее даже, пра-правнучки. Что-то недовольное и, будто даже... предостерегающее чувствуется в этом повороте головы.
Скрип утихает, обнажив повисшую в комнате тишину.
София Кински хлопает губами так, будто дожёвывает конец проглоченной фразы.
Снова оглядываюсь на старуху и вдруг цепенею, как кролик перед удавом, от вида её лица, безжалостно выдернутого из темноты солнечным лучом!
Длинный, иссохший, изрытый бурыми морщинами, как замшелая почва оврагами, слепой лик человеческой немощи!
Не могу отвести глаз.
Само Время сковало мою выдержку.
Секунды медленно стекают в провал между явью и тленом.
Потусторонний холод леденит спину. Отчаянно хочется приказать Максу отменить этот эпизод!
Понимаю, что это невозможно.
Я – в реальности.
Бом-м-м! Гулко разрывается тишина.
Подпрыгивает сердце в грудной клетке.
Бом-м! Бом-м!
Это – бьют напольные часы. Всего-навсего, часы!
Последний удар замирает в воздухе и рассыпается сухим шорохом шестерёнок в лакированной утробе.
Старуха вдруг начинает мелко-мелко трясти головой. В такт с головой дрожит груда шалей и платков на её бесплотных плечах. Морщина рта растянута беззвучным смехом.
Вот нечистая сила! Не надо мной же она смеётся?
Разве могла она увидеть испарину на моём лбу и беспомощно прикованные к её безобразной ветхости глаза?
И вовсе тут ничего смешного!
Встретить живого человека такого возраста – всё равно, что наткнуться на десятифутовую многоножку диплоподу в лесах палеозоя. Пусть кто-нибудь попробует обвинить меня в малодушии!