Во времена Большой Пандемии и Ресурсного Голода на планете умерли от болезней, истощения и переохлаждения почти все пожилые люди. Тех, кто умудрился выжить, не пощадила Последняя Война.
Мы очень быстро забыли своих стариков.
Забыли их черты, их прожитые для нас жизни, их воспоминания.
Замечаю, что мысли снова возникают перед моим внутренним взором сами собой, так, будто я - лишь сторонний наблюдатель. Но мне интересно следить за ними, и я не останавливаю их поток.
Вместе со стариками мы потеряли... собственную память.
Не потому ли теперь мы так стремимся в виртуальную жизнь, что нам больше нечего хранить в реальной?
Послушай, Макс, сколько же ей лет? Девяносто шесть?!
Арно, ты слышишь?
Подумать только! Каково?
Пожалуй, она могла бы помнить времена до самого интернета. И даже до персональных компьютеров!Если бы была в здравом рассудке.
Могла бы помнить мир враждующих империй, от которых осталась только старая карта на стене.
Рука её, теперь сухая и костлявая, когда-то выводила прописную вязь на бумаге, а не мешала пальцами воздух виртуальных экранов. Дендриты её собственных нейронов ветвились и сплетались в таблицу умножения, синусоиду периодических колебаний, в теорему Фалеса, формулы аминокислот, в стихи, языки, ноты.
Не удивлюсь, если под облысевшим черепом когда-то скрывался механизм структуризации данных не менее эффективный, чем процессор моего информационного облака.
Интересно, каково это – самому быть суперкомпьютером? Самостоятельно обрабатывать гигабайты информации и принимать решения, полагаясь только на память и рассудок, а не на Сеть и советы Куратора?
Невозможно представить!
Но, кажется, я отвлёкся.
Макс, ты уже нашёл Нила Божича?
Отлично!
Ты серьёзно? Арестован?!
За воровство персональных данных... Ну да, за что же ещё?
Видишь у себя эту информацию, Арно?
Ну, вот тебе и разгадка! Всё оказалось проще простого, как я и полагал.
Побеседуешь с ним?
Эй, что-то мне совсем не нравится, как ты выглядишь, напарник! По-моему, тебе не помешает немного отдохнуть.
Ладно, Божича я сам допрошу.Очно.
Да, так будет даже лучше.
Ты не нашёл у Кински каких-нибудь семантических разночтений или скрытых мыслефраз?
Согласен, чисто.
Старуху допрашивать бесполезно. Она, похоже, не в себе.
Можете снять шлем, госпожа Кински.
Да, допрос окончен, но послушайте... Скажите, почему вы не переезжаете в бесплатные муниципальные апартаменты? Здесь ведь, мягко говоря, полная антисанитария.
Кроме того, вам приходится самостоятельно готовить еду, стирать. Разве вас не беспокоят постоянные перебои с водой и электричеством, необходимость добывать где-то газ или дрова для вашей плиты? Неужели вас не подавляет отсутствие комфорта и этот избыток вещей?
Толстуха морщит широкий лоб и краснеет от добросовестного усилия понять, чего ещё от неё хотят.
— Избыток вещей? Как вы забавно говорите, офицер! Это вроде того, что вещей слишком много?
Да где ж много? Так, перебиваемся. Это ж всё наше, фамильное...
Видите, офицер, вон ту фотографию на комоде? Ту, которая совсем выцвела.
Ага, дайте-ка её мне!
Вот, посмотрите сюда, добрый господин.
Вот это - дед мой Амадеус с женой и тремя детками. Видите, в полосатом пиджаке?
А четвёртый сынишка – мой будущий папаша Тобиас тоже здесь, с ними. Да-да! Прямо вот тут, в животике у бабки Граси!
У деда Амадеуса была тогда маленькая пекарня. Во-он видать её возле базилики Рождества Пресвятой Девы Марии за их спинами. А Тобиас, когда подрос, уехал за лучшей жизнью сюда, в этот самый город, но свою пекарню так и не смог открыть. Ремонтом каким-то занимался, потом стал помощником пекаря.А потом сгинул в круговерти Последней Войны. Даже не знаю, здесь или где-то за границей. Трудно тогда было понять, кто воюет, где и за что...
Но, понимаете, офицер, пока эта фотография со мной...
Видите ли, не красивая копия в Историческом Мире, а вот эта потрёпанная карточка, которую держали в руках и дед Амадеус, и бабка Грася, и папаша Тобиас. После того, как бабка Грася успешно им разрешилась, конечно.
Пока эта фотография со мной - они все со мной. И тётка Агнешка, и дед Ежи, и все-все!
Да, не так-то это правильно - привязанность там, родственники.
Говорят, теперь это грех. Пусть так.
Но все эти кусочки прошлого – они мои, понимаете? Они – часть меня, и живут здесь, в нашем старом доме.
Пока Нейросеть их не проглотила, они крепко держат меня за ноги на этой земле.
Слезящиеся щёлочки глаз женщины загадочно блестят. Лучатся чем-то теплым. На пухлых губах улыбка. Спокойная такая, добрая улыбка.
Можно подумать, что это София Кински от всей души сочувствует мне, а не я призываю её улучшить качество её собственной жизни.
Маятник часов мерно отсчитывает точки невозврата в наблюдающей за мной тишине.
Луч низкого солнца подсветил альбом со старыми фотографиями.
Маленькая гостиная наполнилась множеством простых человеческих историй, свидетелем которых стало вот это массивное пресс-папье или эта изящная каравелла в чудом сохранившейся стеклянной бутыли.
Вещи уже не выглядят враждебной армией непредсказуемого противника.
Их можно взять в руки и ощутить не через сигналыподкожногальванических детекторов, а собственным эпидермисом.
Можно почувствовать незримую связь с десятками, сотнями, а может быть, тысячами людей, касавшихся этих предметов. Почувствовать себя не таким одиноким. Почувствовать себя... собой.
Стопка семейных фотографий, дом, земля, раса, пол – ценны не тем, что они у тебя есть, а тем, что ты есть у них. Они многое могут рассказать тебе о тебе самом.
Они – символы кода, которым пишется твоя судьба.
Меняются они – меняешься ты.
Если они меняются ежедневно, ты тоже начинаешь мерцать, как блики гаснущего светила на открытой воде.
А если их нет?
Если звенья твоей идентичности принадлежат не тебе?
Тогда тебе нечего беречь и защищать, и ты постепенно утрачиваешь этот навык.
Ты уже не борешься за право вершить свою судьбу, познавать, развиваться, что свойственно только человеческой природе. Ты забываешь, кто ты и зачем пришёл в этот мир.
Ты гоним чужой волей, как сухой лист осенним ветром.
И ты начинаешь терять собственную волю.