Поездка на Волнорез

Настоятельно требуется всестороннее исследование и новое осмысление как традиционных, так и новых «белых» пятен отечественной истории, особенно темы эмиграции XX века. Мы не так много знаем о судьбах миллионов соотечественников, покинувших царскую Россию в поисках лучшей жизни. Судьбы миллионов людей, оказавшихся за пределами Советской России и СССР после 1917 года, сложились еще более трагически. Послеоктябрьская эмиграция, вошедшая в историю как «белая эмиграция», несет на себе отпечаток драмы и часто трагедии. Один из немногих историков этой эмиграции, Петр Ковалевский, отмечает, что после революции 1917 года Россию покинуло около миллиона людей. Он утверждает, что в мировой истории не существует явления, сопоставимого по своему масштабу, численности и культурному значению с русским зарубежьем. Русское рассеяние превзошло все предыдущие эмиграции по количеству и культурному значению, став центром и движущей силой того явления, которое следовало бы называть «Зарубежной Россией». Число русских в этом зарубежье оценивается от 9 до 10 миллионов человек, и они составили подавляющее большинство белой эмиграции — от 90 до 95 процентов по данным различных регистраций. Октябрьская буря, перевернувшая Россию, вынесла за ее пределы не только активных участников белого движения и представителей эксплуататорских классов — помещиков и капиталистов, но и множество рабочих и крестьян, насильно мобилизованных в белые армии и вывезенных за границу. Среди них были и интеллигенты, колебавшиеся и сомневавшиеся, стремившиеся избежать жестоких столкновений за новый политический строй. Содержание: А. Афанасьев. Без России От составителя Проза А. И. Куприн. Купол Св. Исаакия Далматского Марк Алданов. Современники: Сталин Луначарский А. Ремизов. Взвихренная Русь Андрей Седых. Там, где была Россия Бронислав Сосинский. Махно Леонид Зуров. Отчина Семен Юшкевич. В Галатских переулках Ночная бабочка Александр Плещеев. Без ужасов: Театральная аристократия Газетчики Юрий Галич. Волчий смех: Поручик Мирович Гибель Макарова Любовница Петра Великого Ив. Лукаш. Дворцовые гренадеры Не вечерняя Дурной арапчонок Дмитрий Шаховской. Несколько мыслей о поэзии Мемуары Василий Шульгин. Три столицы А. И. Деникин. Очерки русской смуты Г. Соломон. Среди красных вождей А. Тайгин. В Берлин с русским золотом Аркадий Столыпин. П. А. Столыпин (1862—1911) Алексей Гирс. Смерть Столыпина Сергей Минцлов. Трапезондская эпопея Василий Маклаков. Власть и общественность на закате старой России Александр Кизиветтер. Из воспоминаний восьмидесятника Ю.Н. Данилов. Мои воспоминания об императоре Николае II и великом князе Михаиле Александровиче Поэзия Георгий Адамович Вадим Андреев Наталия Борисова Иван Бунин Александр Гингер Довид Кнут Галина Кузнецова Антонин Ладинский Семен Луцкий Владимир Познер Анна Присманова Даниил Резников Михаил Струве Юрий Терапиано Философия С. Н. Булгаков. Карл Маркс как религиозный тип И. А. Ильин. Родина и мы Публицистика М. Арцыбашев. Записки писателя Павел Милюков. Россия на переломе Ст. Иванович. Ташкентцы за границей Е. Сталинский. Десять лет Критика Владимир Лебедев. Тайна посмертного рассказа Д. Святополок-Мирский. Есенин Борис Зайцев. Н. А. Тэффи. Городок Александр Кизиветтер. Красный архив за 1927 год Марк Слоним. Десять лет русской литературы

«Осень! Осень!.. Как vividly я вижу эти однотонные мрачные дни, в которых словно витает тревога с хмурого утра до тёмной неприветливой ночи. Для меня – всё в ней наполнено скорбью! Вот стою у окна своей детской, оглядываю длинный, широкий двор и ощущаю печаль как в ветре, так и в дожде, и кажется, что непроницаемые тучи либо стоят на месте, либо медленно движутся, как труднобольные. Со всех сторон доносятся вздохи и ропот. Струи дождя, словно длинные змеи, падают во двор, расползаются по земле, ударяя по голубям на голубятне…»

«Жестокое наказание, которое мы пережили, вскоре было забыто. Мы с Колей после примирения простили отцу, Стёпе и даже злому мельнику, и снова вернулись к привычной жизни, полной интереса даже в трудные времена. Полному забвению способствовало также то, что отец несколько дней болел после произошедшего с нами, а страх матери, которая не отходила от него, заразительно подействовал и на нас. В эти дни мы значительно реже выходили из дома и, поддаваясь общему настроению, говорили шёпотом, ходили на цыпочках и больше времени проводили в своей комнате, с тревогой размышляя, чем всё это закончится…»

«И вдруг, словно мир рухнул у Малинина на глазах. Он дико закричал. Из-за угла стремительно вылетел грузовик и, как косой, срезал Марью Павловну. В колесе мелькнул зонтик. Показались оголенные ноги. Они быстро и некрасиво задергались и легли в строгой неподвижности. Камни окрасились кровью…»

«Впервые после похорон своей дочери Манички, которая была сначала изнасилована, а затем убита в результате погрома, Хова появилась в лавочке… Как же тяжело ей было передвигаться по двору! Вот что здесь произошло… Так это было…»

— Я говорю, — уже давно произносил старичок, который продавал свечи на рынке, обращаясь то к Шлойме, то к женщинам, и его поддерживал керосинщик, — нужно набрать воды в рот и молчать. Когда мы наконец увидим землю Израиля, тогда наши уста откроются, и мы вспомним обо всем. Разговоры сразу стихли. Что-то огромное, светлее дня, на мгновение ослепило всех. Улица бурлила — люди кричали, торговали, клялись, и только здесь, в этой маленькой группе, происходило нечто величественное и трогательное, вызывающее слезы печали. Слов не было. Одно священное имя земли Израиля затмило все слова и зазвучало радостным, дорогим лозунгом…