Семен Юшкевич

Аудиокнига "Новые друзья" - Семен Юшкевич слушать онлайн, бесплатно.

«Что-то новое, никогда неизведанное, переживал я в это время. Странная грусть, неясный страх волновали мою душу; ночью мне снились дурные сны, – а днём, на горе, уединившись, я плакал подолгу. Вечера холодные и неуютные, с уродливыми тенями, были невыносимы и давили, как кошмар. Какие-то долгие разговоры доносились из столовой, где сидели отец, мать, бабушка, и голоса их казались чужими; бесшумно, как призрак, ступала Маша, и звуки от её босых ног по полу казались тайной и пугали…»

«Мы становимся невидимыми, но я всё равно от страха оборачиваюсь и крепко держу Колю за руку. Заяц, потеряв следы, внезапно выскочил на дорогу, начал её обнюхивать и, не найдя нас, исчез в чаще деревьев. Вот и конец леса… Перед нами широкая, бескрайняя равнина, заросшая высокой и густой травой. Воздух не прозрачный, а голубоватый, и птицы, летающие в нём, тоже голубые. Я вскрикиваю от восторга. С левой стороны, совсем близко, лежит та цепь гор, которую видно с нашей площадки, и Коля указывает мне на загадочный белый домик…»

В действительности существовало два Владимира Петровича. Один из них, которого знали товарищи, просто знакомые и возлюбленные, был приятным Владимиром Петровичем, Волей, с уравновешенным характером, около тридцати пяти лет, с карими выразительными глазами, густыми каштановыми усами и полными, аппетитными губами. Второй Владимир Петрович едва ли напоминал первого. Этот Владимир, в отличие от внешнего образа, всегда был угнетённым, крайне мнительным и испуганным человеком…

С утра пошел дождь, и напрасно я умолял небо проявить милосердие к нам. Тучи были густыми, свинцовыми и рыхлыми, и не могли не пролиться. Ветра не было. В детской, несмотря на утреннее время, сохранялась темнота. Углы казались синими от теней, и в этой синеве ползали и слабо порхали больные мухи. Коля с палочкой в руке, напоминающий волшебника, стоял рядом со стенной картой, украшенной по краям моими рисунками, и говорил монотонным голосом…

В городе готовились к неожиданному, ужасному, беспощадному. Казалось, что через месяц, через неделю, даже завтра враг может неожиданно появиться у стен, ворваться в город, разрушить дома, увести женщин, девушек, а мужчин перебить. Не было в этом городе ни одной хижины, ни одного дворца, где бы не говорили о войне, где бы не проклинали её как самое тяжёлое и ненужное зло. Ежедневно, словно в эпидемии, десятки семей бежали куда глаза глядят, стремясь убежать от страха. Оставшиеся с грустью и завистью смотрели на опустевшие дома, и чем дальше, тем страшнее становилось наблюдать за этим весёлым и неумолимым большим городом, который всё ещё продолжал жить в своих богатых и бедных кварталах…

«Море уже было близко: мы находились у порога труда. Людей становилось всё больше. Мастеровые, рабочие, чернорабочие и подёнщики – суетились повсюду, каждый был занят своим делом, и работа продвигалась, несмотря на палящее солнце, которое невыносимо жгло. Вдруг мы оказались в зоне адского гремящего звука, доносящегося из здания, где ремонтировались пароходы, и нам показалось, что ради шутки сотни мальчиков стучат молотками по металлическим листам. Навстречу нам плелись биндюги, нагруженные камнем, а рядом с ними, босые и с расстёгнутыми воротами рубах, шли погонщики, опустив глаза. Чуть быстрее двигались повозки с пшеницей, и их с криком догоняли извозчики. Справа и слева поднимались горы леса, кирпича и угля, а торговцы под зонтиками лениво дремали, ожидая покупателей…»

Шуточное авто-интервью С. Юшкевича было опубликовано в 1926 году в Париже в «Иллюстрированной России».

— Я говорю, — уже давно произносил старичок, который продавал свечи на рынке, обращаясь то к Шлойме, то к женщинам, и его поддерживал керосинщик, — нужно набрать воды в рот и молчать. Когда мы наконец увидим землю Израиля, тогда наши уста откроются, и мы вспомним обо всем. Разговоры сразу стихли. Что-то огромное, светлее дня, на мгновение ослепило всех. Улица бурлила — люди кричали, торговали, клялись, и только здесь, в этой маленькой группе, происходило нечто величественное и трогательное, вызывающее слезы печали. Слов не было. Одно священное имя земли Израиля затмило все слова и зазвучало радостным, дорогим лозунгом…

«Впервые после похорон своей дочери Манички, которая была сначала изнасилована, а затем убита в результате погрома, Хова появилась в лавочке… Как же тяжело ей было передвигаться по двору! Вот что здесь произошло… Так это было…»

«И вдруг, словно мир рухнул у Малинина на глазах. Он дико закричал. Из-за угла стремительно вылетел грузовик и, как косой, срезал Марью Павловну. В колесе мелькнул зонтик. Показались оголенные ноги. Они быстро и некрасиво задергались и легли в строгой неподвижности. Камни окрасились кровью…»

«Жестокое наказание, которое мы пережили, вскоре было забыто. Мы с Колей после примирения простили отцу, Стёпе и даже злому мельнику, и снова вернулись к привычной жизни, полной интереса даже в трудные времена. Полному забвению способствовало также то, что отец несколько дней болел после произошедшего с нами, а страх матери, которая не отходила от него, заразительно подействовал и на нас. В эти дни мы значительно реже выходили из дома и, поддаваясь общему настроению, говорили шёпотом, ходили на цыпочках и больше времени проводили в своей комнате, с тревогой размышляя, чем всё это закончится…»

«Осень! Осень!.. Как vividly я вижу эти однотонные мрачные дни, в которых словно витает тревога с хмурого утра до тёмной неприветливой ночи. Для меня – всё в ней наполнено скорбью! Вот стою у окна своей детской, оглядываю длинный, широкий двор и ощущаю печаль как в ветре, так и в дожде, и кажется, что непроницаемые тучи либо стоят на месте, либо медленно движутся, как труднобольные. Со всех сторон доносятся вздохи и ропот. Струи дождя, словно длинные змеи, падают во двор, расползаются по земле, ударяя по голубям на голубятне…»

Настоятельно требуется всестороннее исследование и новое осмысление как традиционных, так и новых «белых» пятен отечественной истории, особенно темы эмиграции XX века. Мы не так много знаем о судьбах миллионов соотечественников, покинувших царскую Россию в поисках лучшей жизни. Судьбы миллионов людей, оказавшихся за пределами Советской России и СССР после 1917 года, сложились еще более трагически. Послеоктябрьская эмиграция, вошедшая в историю как «белая эмиграция», несет на себе отпечаток драмы и часто трагедии. Один из немногих историков этой эмиграции, Петр Ковалевский, отмечает, что после революции 1917 года Россию покинуло около миллиона людей. Он утверждает, что в мировой истории не существует явления, сопоставимого по своему масштабу, численности и культурному значению с русским зарубежьем. Русское рассеяние превзошло все предыдущие эмиграции по количеству и культурному значению, став центром и движущей силой того явления, которое следовало бы называть «Зарубежной Россией». Число русских в этом зарубежье оценивается от 9 до 10 миллионов человек, и они составили подавляющее большинство белой эмиграции — от 90 до 95 процентов по данным различных регистраций. Октябрьская буря, перевернувшая Россию, вынесла за ее пределы не только активных участников белого движения и представителей эксплуататорских классов — помещиков и капиталистов, но и множество рабочих и крестьян, насильно мобилизованных в белые армии и вывезенных за границу. Среди них были и интеллигенты, колебавшиеся и сомневавшиеся, стремившиеся избежать жестоких столкновений за новый политический строй. Содержание: А. Афанасьев. Без России От составителя Проза А. И. Куприн. Купол Св. Исаакия Далматского Марк Алданов. Современники: Сталин Луначарский А. Ремизов. Взвихренная Русь Андрей Седых. Там, где была Россия Бронислав Сосинский. Махно Леонид Зуров. Отчина Семен Юшкевич. В Галатских переулках Ночная бабочка Александр Плещеев. Без ужасов: Театральная аристократия Газетчики Юрий Галич. Волчий смех: Поручик Мирович Гибель Макарова Любовница Петра Великого Ив. Лукаш. Дворцовые гренадеры Не вечерняя Дурной арапчонок Дмитрий Шаховской. Несколько мыслей о поэзии Мемуары Василий Шульгин. Три столицы А. И. Деникин. Очерки русской смуты Г. Соломон. Среди красных вождей А. Тайгин. В Берлин с русским золотом Аркадий Столыпин. П. А. Столыпин (1862—1911) Алексей Гирс. Смерть Столыпина Сергей Минцлов. Трапезондская эпопея Василий Маклаков. Власть и общественность на закате старой России Александр Кизиветтер. Из воспоминаний восьмидесятника Ю.Н. Данилов. Мои воспоминания об императоре Николае II и великом князе Михаиле Александровиче Поэзия Георгий Адамович Вадим Андреев Наталия Борисова Иван Бунин Александр Гингер Довид Кнут Галина Кузнецова Антонин Ладинский Семен Луцкий Владимир Познер Анна Присманова Даниил Резников Михаил Струве Юрий Терапиано Философия С. Н. Булгаков. Карл Маркс как религиозный тип И. А. Ильин. Родина и мы Публицистика М. Арцыбашев. Записки писателя Павел Милюков. Россия на переломе Ст. Иванович. Ташкентцы за границей Е. Сталинский. Десять лет Критика Владимир Лебедев. Тайна посмертного рассказа Д. Святополок-Мирский. Есенин Борис Зайцев. Н. А. Тэффи. Городок Александр Кизиветтер. Красный архив за 1927 год Марк Слоним. Десять лет русской литературы