Александр Куприн

Перед обедом доктор Ильяшенко и студент Воскресенский искупались. Жаркий юго-восточный ветер поднял на море крупную зыбь. Вода у берега оказалась мутной и сильно пахла рыбой и морскими водорослями; горячие колеблющиеся волны не приносили свежести и удовлетворения, а, наоборот, ещё больше утомляли и раздражали их…

А.И. Куприн (1870–1938) – один из самых известных писателей XX века, реалист и мастер психологического анализа. В книгу вошли произведения, события которых разворачиваются в Крыму. «Маленький, но храбрый паровой катер „Герой“, который ежедневно курсирует между Ялтой и Алупкой, пыхтя, как задыхающаяся собака, и трясясь, словно в буре, в самой легкой зыби, пытался установить пассажирское сообщение и с Балаклавой. Однако из этой попытки, повторенной три-четыре раза, ничего путного не вышло: только лишняя трата угля и времени. В каждом рейсе „Герой“ приходил пустым и возвращался пустым. А балаклавские греки, потомки кровожадных гомеровских листригонов, встречали и провожали его, стоя на пристани с руками в карманах штанов, меткими словами, двусмысленными советами и язвительными пожеланиями…»

Самые популярные и любимые рассказы о животных С. Аксакова, И. Тургенева, Л. Толстого, К. Ушинского, Н. Лескова, А. Куприна, М. Пришвина, К. Паустовского, Л. Андреева и Ю. Казакова собраны в одной книге. В ней рассказываются разнообразные истории о диких и домашних животных, о наших любимцах и их характерах, их преданности хозяевам, а также о том, в чем они похожи и чем отличаются друг от друга.

Нет ничего более радостного, чем Рождество, когда каждый человек надеется на чудо и на то, что его самые смелые мечты сбудутся! Этот праздник дарит людям надежду и спасение! Тема Рождества не обошла стороной русскую литературу, и вокруг нее появилась целая традиция рождественских и святочных рассказов.

Книга включает в себя романы, рассказы и очерки А.И. Куприна (1870—1938), написанные им после Октябрьской революции. Эмиграция для Куприна стала личной трагедией, и в своем творчестве он часто обращался к русской истории и ярким воспоминаниям о своей молодости. Любовь к дореволюционной Москве проявляется в парижских очерках писателя, который был оторван от Родины. Роман «Жанета» (1933) рассказывает о печальной судьбе нищего эмигранта в Париже: бесконечно одинокий, он привязывается к маленькой бездомной девочке, которую встречает на улице, но и эта радость оказывается для него недолговечной.

Когда я окончил Земледельческую академию в 18** году, мне пришлось начинать свою карьеру в удивительной глуши, в одном из пограничных городков на юго-западе. Постоянная грязь, стада свиней на улицах, хижины, сложенные из глины и навоза…

Когда единственный сын купца 1-й гильдии Нила Овсянникова, после долгих беспутных скитаний из одной труппы в другую, скончался от чахотки и пьянства в наровчатской городской больнице, его отец, который при жизни не только отказывал сыну в помощи, но и угрожал ему торжественным проклятием у открытых царских ворот, в годовщину его смерти основал „Убежище для престарелых немощных артистов имени Алексея Ниловича Овсянникова“…

«Я уже не могу вспомнить, какое именно обстоятельство или каприз судьбы привели меня на целую зиму в этот маленький северный русский городок, о котором учебники географии сжимают информацию до фразы: „уездный город такой-то“, не предоставляя никаких дополнительных сведений. Совсем недавно рядом с ним построили железную дорогу из Петербурга в Архангельск, но это событие никак не сказалось на жизни города. Добраться до города можно лишь зимой, когда замерзают непролазные болота, и даже тогда путь пролегает девяносто верст через ухабы и метели, часто слышится дикий волчий вой, а порой и вовсе нет признаков человеческого жилья. А главное, из города нечего везти в столицу, и нет ни желания, ни нужды туда ехать…»

«Эту грустную и одновременно забавную историю – более грустную, чем забавную, – однажды рассказал мне приятель, человек, проживший очень насыщенную жизнь, который успел побывать и на коне, и под ним, но при этом не потерял ни сердечной доброты, ни ясности разума, несмотря на удары судьбы. Однако одна эта история отразилась на нем довольно странным образом: после нее он навсегда отказался от посещения театра и до сих пор не посещает его, как бы его ни уговаривали. Я постараюсь передать рассказ моего приятеля, хотя опасаюсь, что не смогу сделать это так просто и с той мягкой и грустной иронией, как слышал сам…»

Середина апреля. Вечер. Я прохожу по узкой, твердой и корчеватой лесной дорожке, которая двумя глубокими песчаными колеями извивается среди хвойного молодняка, выросшего вокруг серых дряблых пней. Рядом со мной идет Кирила, сотский из Зульни, а впереди — полесовщик Талимон. Оба они движутся редко, но с размахом: под их ногами, обутыми в лыковые постолы, не треснет ни одна сухая веточка…

«Вечером, в середине июля, на берегу полесской речонки Зульни лежали в густом лозняке два человека: нищий из села Казимирки Онисим Козел и его внук, Василь, мальчишка лет тринадцати. Старик дремал, прикрыв лицо от мух рваной бараньей шапкой, а Василь, подперев подбородок ладонями и сощурив глаза, рассеянно смотрел на реку, на теплое, безоблачное небо, на дальний сосновый лес, резко черневший среди пожара зари…»

Собралась у меня привычная компания для игры в преферанс: отец Евдоким, настоятель кладбищенской церкви, мой сосед — отставной хриплый полковник, инженер-электрик, маленький и толстенький, похожий на степенного попугайчика в белом фуляровом галстуке, и я. Жена угостила нас солидным угощением: чай из сушеной морковной ботвы (весьма вкусный и полезный отвар), пайковые леденцы и песочное пирожное из овсяной муки. Она также умело разбавила заветные 25 граммов аптекарского ректифицированного спирта — стоимость двенадцатикратного цейсовского бинокля.

Море в гавани имело грязно-зеленый оттенок, а дальняя песчаная коса, выступающая на горизонте, выглядела нежно-фиолетовой. На молу ощущался запах тухлой рыбы и смоленого каната. Было шесть часов вечера. На палубе прозвучал третий сигнал. Пароходный гудок зашипел, словно страдая от простуды и не в силах сразу выдать настоящий звук. Наконец, он прокашлялся и заревел таким низким и мощным голосом, что все внутренности огромного судна задрожали в своей темной глубине…

«Сани подбросило и стукнуло на ухабе, Кашинцев открыл глаза…»

Шабаш только что завершился, но в винном погребе Айзика Рубинштейна уже было так многолюдно, что опоздавшие гости не могли найти, где сесть, и пили, стоя у чужих столиков. Сквозь туман испарений, выдыхаемых толпой, и синие слоистые облака табачного дыма огни висячих ламп выглядели желтыми, расплывчатыми пятнами, а на каменных ноздреватых сводах погреба блестела каплями сырость. Два прислужника в черных передниках и кожаных нарукавниках едва успевали разносить по столам мутное бессарабское вино, которое сам Рубинштейн, стоя за прилавком, наливал из двух больших бочек в графины…

23 ноября. Каждый мог бы задать мне довольно простой вопрос: зачем я снова взялся за дневник, который начал и бросил пять лет назад? В самом деле, нет ничего более комичного, чем мысль о написании дневников и автобиографий. Во-первых, уже само по себе забавно, что у них всех одинаковое начало: в первую очередь автор клянется всеми святыми, что пишет не для публики, а исключительно для собственного удовольствия. Мол, чтобы я, будучи уже мудрым старцем с седыми волосами и окруженным толпой розовых малышей, мог вновь пережить и почувствовать то, что испытывал когда-то, будучи юным и цветущим, и чтобы одна-единственная слеза воспоминания… или как это обычно формулируют в таких случаях?..

«В Сен-Совере, в этом благоуханном, зеленом, быстроводном уголке горных Пиренеев, я однажды утром прочитал на базаре большую афишу о том, что:„В воскресенье 6-го сентября 1925 г. на байонской арене состоится строго подлинная коррида при участии трех знаменитых матадоров: дона Антонио Ганеро, Луиса Фрега и Никанора Вияльта, которые, в сопровождении своих полных кадрилий пикадоров, бандерильеров и пунтильеров, сразятся каждый с двумя быками и пронзят шпагами в общем шесть великолепных быков славной ганадерии Феликса Морена-Арданьи из Севильи“…»

«Этот рассказ основан на воспоминаниях о том, как его излагал в 1918 году Ефим Андреевич Лещик, представитель середины прошлого века, когда еще сохранялись такие качества, как взаимная учтивость, уважение к пожилым и женщинам, а также очарование размеренного и выразительного устного повествования, которое сейчас уступило место анекдотам в три строки или пересказам утренних газет…»