Книги серии Со старинной полки

«…Однако Петербург – магический жезл России – уже давно начинает угасать в сердцах людей. Если московское сердце еще билось, то гений Петербурга постепенно тускнел. Вспомните, что после Пушкина и Гоголя у нас практически не осталось ни одного певца Петербурга, а после Толстого наша литература, казалось, стала скатываться с высоких российских Петровых вершин в низины какой-то племенной, этнически-великорусской, „фольклорной“ литературы с бесконечными мужиками и деревнями. Петербург давно перестали замечать, любить и понимать…»

Багряница кленов. Клены шуршат, как в Петербурге. Я подобрал листок, он оказался кисловатым и прохладным, на длинном стебельке, который заканчивается маленьким козьим копытцем. Кленовые листья, желтоватые по краям и пунцовые у стеблей, напоминают стылую зарю, румяное зимнее небо. Так уже было, только я был другим…

«С того прохладного сентябрьского утра 1825 года, когда император Александр I, откинув серую шинель, привстал в дорожной коляске и перекрестился на Казанский собор, прощаясь со столицей, в жизни государя и его таганрогской кончине можно обнаружить множество загадок и тайн, которые до сих пор остаются неразгаданными. Одну из таких малоизвестных загадок последних дней Александра, которую не знают русские читатели, мы и постараемся рассказать…»

Набережная Сены, где вытянулись горбатые книжные ларьки, над которыми шумят платаны, чем-то напоминает кладбище… Там, равнодушный ко всему букинист, облокотившись на угол ларя, обитый железом, выбивает пыльные войны и буколики, пыльных героев, пыльное вдохновение и пыльный вздор, связки старых книг, перевязанные бечевками. Одна из таких книг сейчас лежит передо мной на столе. Я постараюсь описать это загадочное существо…

Отряхните пыль с обложек. Листы склеились и пожелтели. Эти тяжелые книги давно забыты в архивах и библиотеках. Но как только вы начнете их читать, как заря сквозь пыль принесет вам неугасимый свет, вечную свежесть, и вы сразу же услышите полный и бодрый разговор наших пудреных предков – точно светлый звон екатерининских рублей в тяжелой чеканке…

Записки и документы о екатерининской революции 1762 года могли бы составить обширную библиотеку, настолько хорошо известны эти события. Однако на старинных полках все еще можно найти малоизвестные документы. Недавно мне попалась такая куриозная записка, написанная неизвестным свидетелем, в бартеневских архивах – «Осьмнадцатый век», которые также стали настоящей редкостью. Записка носит заголовок: «Похождения известных петербургских действ». Вот этот старинный и необычный рассказ о тех событиях, которые сама героиня считала революцией, и не без основания…

«…Но среди живых фасадов стоял мертвый дом с слепыми стеклянными пятнами. Его темные окна были запылены, а двери подъезда с заржавевшими петлями плотно заперты. Дом был пуст. На протяжении десятков лет его никто не снимал. Этот заброшенный дом на самой оживленной набережной Петербурга был населен привидениями…»

«…Корнилов – центральная фигура русского послереволюционного существования. Наша внутренняя ось, вокруг которой все вращается. Другой не существует. И если Россия возродится – это произойдет через то, как остатки нации изгнания, подобно лохмотьям живого знамени, объединяются с нацией…»

Князь Дмитрий Михайлович Пожарский, освободитель Москвы, является одной из ключевых фигур в победе над Смутой. Однако его личность остается не до конца понятной. Мы знаем, что он вместе с Мининым и нижегородским ополчением освободил Москву. Но информация о том, как формировался характер князя Дмитрия Михайловича в условиях Смуты, остается скудной. Именно в том, как складывались русские души в это трудное время, можно, возможно, найти параллели с нашими современными реалиями...

В траве идут двое. С ними старый монашек, согбенный от жизни. Его белый холщовый подрясник и скуфья выделяются на фоне природы. В тонком свете мерцает морщинистое лицо с голубыми глазами. На нем сияет неземная чистота, небесная тишина. Такая целомудренная непорочность часто встречается на лицах пожилых русских мужчин. Все лесные звуки, свет и молчание словно запечатлены на лице старого монашка. А рядом с ним медведь. Рука монаха лежит на загривке медведя. Над жесткой шерстью вьется холодный дым…

Вероятно, вы, как и я, впервые услышали о письмовнике Курганова от Пушкина, и вас, как и меня, с юности волновала эта загадочная книга и этот неизвестный Курганов. Помню, будучи гимназистом, я искал его среди пыльных старинных книг на петербургском Александровском рынке. Я четко представлял себе синие, шершавые страницы письмовника – мне тогда казалось, что он должен быть напечатан на бумаге, похожей на ту, в которую оборачивали сахарные головы. Однако я нашел письмовник только два года назад в Риге…