– А я собрался к вашим соседям на розыски кого-либо из старых рабочих бывшего хозяина…
– Нет-нет, господин, никого вы там не встретите, уж столько я перебродил там, поэтому знаю. С наступлением холодов все ушли. Старые жилища разрушены, а на их месте началось строительство, и людям негде оказалось зимовать. Правда, уже к холодам почти готов был новый дом. Вот тот, что на месте сгоревшего. Но там никто не живет. Только граф останавливается, когда изредка приезжает.
– Ну, а куда ушли люди? Может, ты, старик, хоть о ком-либо что-то знаешь?
– Нет, господин. Все разбрелись кто куда горазд. Большинство ушло в город. Там хоть в какой никакой трущобе от холода можно схорониться.
– Может, кто умер за это время, вспомни, старик. Женщина была преклонных лет в доме твоего соседа. Мэйми Лазроп. Какова ее судьба, старик?
– Да! Как я мог забыть? Прости, господин, запамятовал. Совсем старый, голова подводит. Конечно, я ее знаю. Это было накануне холодов. Она и здесь, у нас, бывала. Говорила, что слышала о каком-то приюте на окраине Лондона, в котором можно найти пристанище на зиму. Да, да, как я забыл! Она не одна, с ней пошли многие из тех, кто служил моему хозяину. Но, конечно же, не все. Некоторые уже раньше покинули эти земли, многие остались с надеждой, что все образумится, но так и не дождались, при первых холодах тоже пропали. И вот я один.
На этот раз тяжело вздохнул не только старик, но и его собеседник. Прошло несколько томительных минут, во время которых молодой господин, по всей видимости, принимал какое-то решение. Наконец, он заговорил.
– Стало быть так, старик. Человек, я вижу, ты добрый, и я просто обязан помочь тебе в такую тяжелую для тебя минуту. Вот, возьми, – и незнакомец достал из кармана камзола увесистый мешочек с характерным звоном внутри и сунул в руки растерявшемуся старому человеку. – Золота здесь столько, что тебе хватит надолго. Сейчас я занят неотложными делами, но позже я разыщу тебя, старик. Я обязательно тебя разыщу. – И поразмыслив еще минуту, он начал снимать с руки дорогие перстни и складывать их на раскрытую ладонь остолбеневшего старика. – На всякий случай держи это. Мало ли что может случиться. Только прячь. Иначе тебя попросту ограбят и дело с концом. Или и того хуже, отправят на тот свет из-за всего этого. Будешь помаленьку менять все на деньги, это позволит провести остаток жизни без лишений. Всего доброго тебе, старик. Не поминай лихом и спасибо тебе за твой рассказ.
Незнакомец снимал перстни до тех пор, пока не освободил все пальцы. Подарок был сверхщедрым. Неожиданно для старика он обнял его, крепко прижал к себе, так же неожиданно освободил от объятий, резво прыгнул в коляску, бросил кучеру: «В Лондон!», и тот, развернувшись, пришпорил лошадей. Старик долго смотрел вслед утопающей в клубах пыли коляске и не мог отойти от шока, вызванного неожиданной щедростью проезжего.
Оба, старик и незнакомец, были так увлечены своими мыслями, что совершенно не заметили, как чужие глаза ловили каждое их движение. Тем более не услышали приказа, отданного тихим, но властным и твердым голосом:
– Догнать коляску. Живо!
Прошло несколько недель после появления Штей-лы в трактире «У Матильды». Она все еще не могла прийти в себя после побега и удара при падении с обрыва. Какая-то заторможенность, безразличие к происходящему вокруг – все это вместе проявилось в нежелании покидать дом, где ее приютили. Штейла волокла кучу повседневной работы с покорностью пахотной лошади, заступившей в круговую борозду. Однако все или почти все она делала как бы с шорами на глазах, что-то мешало ей задышать легко, в полную грудь.
Сердце девушки словно забыло свои прежние привычки. Как мечтала она раньше вырваться из своей божьей темницы! Вырваться и стремглав умчаться в Лондон, чтобы побыстрее разыскать Уота и мать, помочь им. Теперь же, когда такая возможность появилась, Штейла никуда не спешила. Будто птица, чьи перья стерты прежней борьбой в кровь, опустила их безропотно и безучастно. Личный душевный покой и отдых были столь необходимы для измотанных вконец нервов, что простим ей эту слабость. Нам ли судить за это промедление девушку, хотя, забегая вперед, скажу: оно станет роковым в судьбах наших героев.
Вскоре однако Штейла стала подумывать, что засиделась здесь, но все же решила еще повременить. С одной стороны хотелось быть благодарной, отплатить хозяевам за все, что они для нее сделали, с другой же – хоть и уставала после нелегкого труда, но внутренне, душевно все же отдыхала. Никто ни о чем ее не расспрашивал, не надоедал, она могла побыть наедине с собой, чего ей очень хотелось. Ведь не в счет болтовня с овцами и поросятами. Бессловесные твари, благо, не умеют язвить и ехидничать. Самое главное в таких разговорах было то, что большую часть рассказа можно представлять мысленно и не облачать в слова. Поросенку можно было сказать что-либо ласковое и после этого заново представлять себе эпизоды прежней жизни, заново переживать все страхи и все блаженство. Поросенок будет тыкаться в юбку мордочкой, преданно смотреть на Штейлу своими кроткими прозрачными глазами, и у нее будет ощущение, что ее поняли.
Обязанности Штейлы были связаны в основном с уходом за животными: накормить, убрать. Иногда Матильда ставила ее у плиты, заставляла заниматься стряпней. Девушка покорно все исполняла. Обслуживать посетителей трактира ей не приходилось, но она и не стремилась к этому. Хотя иногда, хлопоча на кухне, слышала веселые голоса, доносящиеся из зала, залихватские россказни, которые то и дело прерывались взрывами смеха. Видать, весельчаки были мастерами своего дела. В такие минуты Штейле хотелось быть там, с ними, слушать и смеяться, окунуться в атмосферу горячего гулянья. Иначе зачем же она, притаившись здесь, возле котлов, виновато оглядывалась (не видит ли кто?), прислушивалась к веселому гомону путешествующего люда и… завидовала. Вот, мол, какая задорная жизнь кипит там, за этими стенами, а она, глупая, никак не может отряхнуться от печальных воспоминаний. Да, мать игуменья все-таки сделала свое дело. Не только отняла у Штейлы кусочек жизни, притом лучшей ее поры, но и оставила след в душе, который, как заноза, будет долго саднить и мучать.
Вечер выдался дождливым и ветреным. Невзирая на весну, ненастье разгулялось вовсю. Серая мгла, которую едва ли можно назвать весенней, пронизывала все вокруг. Казалось, она ополчится против солнца, и оно не в силах разорвать ее в клочья. Наверное, из-за такой скверной погоды многие решили воздержаться в этот день от поездок. Во всяком случае за целый день никто не свернул с дороги во двор и не переступил порог трактира.
Начало темнеть, и Матильда подгоняла Джоуша и Штейлу быстрее управляться на подворье да перебираться в дом. Пора было ужинать и отдыхать. Внезапно планы нарушились прибытием гостя, которого уже никто не ждал в столь поздний, а главное – ненастный час. Послышался шум, чертыханья и проклятия всадника, свернувшего во двор. Джоуш сразу же бросился помогать столь позднему гостю слезть с лошади.
– А, дьявол! – то и дело досадовал тот. – Угораздило же меня отправиться в путь в такое неподходящее время! Ф-у-у. Спасибо, спасибо, дружок. Отведи-ка ее в конюшню, любезный, да накорми получше. Не жалей сена, я хорошо заплачу.
На путника было страшно смотреть. Его дорогой костюм промок до ниточки. Раскошный галун на шляпе намок, жалко и неуклюже повис, по нему то и дело сбегали струйки дождя. Однако под грязной и мокрой одеждой угадывалась величавая осанка, гордо поставленная голова, повелительный взгляд выдавали благородное происхождение. Матильда, как ужаленная, завертелась возле гостя.
– Пройдемте в дом, господин! У меня вы сможете согреться, утолить голод, провести ночь. Любое ваше желание, господин, будет выполнено.