У читателей этой повести в самиздате 60-х—70-х годов самым естественным образом возникало недоумение, как это автора немедленно не арестовали. Люди, более или менее осведомленные, к тому же узнавали в Швондере Зиновьева, в дамочке, влюбленной в молодого Морица, — Александру Коллонтай[8], а кто-то добрался и до того, что прочитывал фамилию физиологического отца Шарика как антоним псевдонима генерального секретаря ВКП(б). Возникло даже несколько версий причины такого попустительства со стороны цензуры и ВЧК.

Попустительство или невнимательность — как знать? Однако у сюжета «Собачьего сердца» есть еще один, помимо собственно советской власти, источник в конкретных событиях 20-х годов, событий в сфере биологической и медицинской наук. Михаил Афанасьевич, как и главный герой повести, врач по профессии, был о них в полной мере осведомлен, а своей повестью и оценил. Виноват ли он в том, что «Собачье сердце» обрело в глазах читателей более широкий смысл?

Истоки этих событий уходят своими корнями в XIX век, в эпоху зарождения тираноборческих, революционных и в конечном счете ленинских идей переустройства мира. Одному из литераторов той поры, сыну священника Н.Г.Чернышевскому, стало очевидно, что построение социалистического земного рая трудно осуществить с имеющимся «человеческим материалом». Нужен «Новый Человек». Не ему первому пришла эта мысль в голову, но он первым в своей книге «Что делать?» нарисовал портрет такого человека, Рахметова. Тем самым он сильно повлиял на молодого В. Ульянова и его будущих соратников.

С другой стороны, в биологической науке распространились идеи Чарльза Дарвина об эволюции, наследуемых признаках, роли естественного отбора и происхождении человека от обезьяны. Это привело к некоторым успехам в разведении домашних животных и породило среди биологов надежду на новые возможности борьбы с наследственными и иными заболеваниями, а в конечном счете на «улучшение породы» человека. В науке эта надежда и эти идеи получили название «евгеника».

В 20-х годах поклонники идей Чернышевского (большевики) и евгенисты (биологи) оказались в опасной близости. Опасность заключалась в том, что «поклонники» превратились к тому времени в то, что коротко именуется советской властью. Нравственность, добро и зло она считала буржуазными и религиозными пережитками. И к тому же в конце гражданской войны находилась в расстроенных чувствах. Долгожданный рай не возник в результате пролетарской революции. Даже мировой пожар не удалось раздуть. Социализм, оказалось, нужно еще строить, еще кого-то побеждать, а значит, воевать. Тогда как население после четырех лет гражданской войны хотело просто жить. «Новый Человек» был, как сейчас сказали бы, очень востребован советской властью. Добавим, что большевики очень верили в науку.

Со своей стороны биологи, а они зачастую были медиками, вместе со всем населением оказались перед ужасающей картиной санитарного состояния страны. Оно и до революции оставляло желать лучшего, а уж после, то есть после полного разрушения всей какой-никакой системы здравоохранения. Тиф, зоб, испанка, сифилис, дизентерия были явлениями массовыми. Научное любопытство подстегивалось надеждой найти панацею от всех этих зол. А вдруг она, панацея, в евгенике?

Появилось общество евгенистов, статьи в научных изданиях, дискуссии в периодической печати, как специализированной, так и не слишком, например, в «Правде» и в «Известиях». Как это часто бывает, научная мысль развивалась сразу в двух направлениях.

Первое — улучшать породу людей путем отбора (селекции) наилучших производителей, чьим семенем искусственно оплодотворять наибольшее число женщин в репродуктивном возрасте.

Другое — возвращение молодости стареющим революционерам и героям гражданской войны путем пересадки им половых желез, взятых у ближайших родственников. Нет, не у близких революционеров, а у родственников самого вида Homo sapiens, то есть, по Дарвину, у обезьян.

(Филипп Филиппович Преображенский проводил работы по обоим направлениям: и создание Нового Человека — Шарикова, и омоложение увядающих борцов за светлое будущее. Возможно, отсюда и его фамилия.)

Первое направление (селекция и искусственное оплодотворение) не смущалось трудностями нравственного характера, государство представлялось достаточно сильным, чтобы осуществить такие операции в обязательном порядке. Более остро стоял другой вопрос: как, по каким критериям отбирать наилучших производителей? Чьей спермой оплодотворять десятки тысяч женщин? И не один, а несколько раз (15 беременностей на одну женщину считалось цифрой приемлемой). Спермой самых пламенных революционеров? Самых одаренных ученых? Передовиков восстановления промышленности? Талантливых писателей?

Эти вопросы обсуждались не на каком-нибудь наукообразном семинаре, а в государственных НИИ, в Коммунистической академии.

Второе направление (омоложение) быстрее приблизилось к стадии эксперимента. Академия наук направила во Французскую Гвинею, в Африку, экспедицию. Однако ее эксперименты, например, попытки скрестить местных женщин с шимпанзе, натолкнулись на враждебное отношение колониальной администрации. Но к этому времени уже был создан специальный обезьянник (под эгидой Института экспериментальной эндокринологии Наркомздрава, нарком Семашко). Появилась возможность проводить опыты, так скажем, на дому. Закупленные в Африке обезьяны (самцы и самки с введенным в них человеческим семенем) были отправлены морем в Сухуми. К сожалению, большинство из них умерло в дороге, и многие видные деятели ВКП(б) стали терять надежду на возвращение им былого пыла.

Тем временем первое направление (искусственное оплодотворение) отринуло как немарксистские и ненаучные споры о выборе наилучших производителей. Возможно, потому, что родословные вождей и, стало быть, их наследственность слишком часто оказывались сомнительными. Среди предков попадались то попы, то раввины, в общем, классово чуждые, а то и враждебные. Пришел черед производственных перспектив и статистических подсчетов. Какое количество строителей социализма в одной отдельно взятой стране может обеспечить искусственное осеменение? Сколько нужно литров спермы для создания стопроцентно социалистических трудовых резервов? Социалистических самим актом своего зачатия.

Насколько евгеника способна сократить сроки выполнения Первого пятилетнего плана, «Пятилетки индустриализации»?

Тут следует закончить историю собачьего сердца и Шарикова. Можно заметить, что Булгакову не пришлось сильно фантазировать. Автору настоящей заметки — и вовсе. К сожалению, у всех ее позиций есть неоспоримые документальные свидетельства. Реальность часто похлеще фантазии. Официальные публикации той поры, архивные документы на эту тему отчасти обобщены в объемном труде Э.И.Колчинского «Биология Германии и России-СССР в условиях социально-политических кризисов первой половины ХХ века». Многие пассажи и цитируемые документы сближают фантастическую повесть Булгакова с реальностью теснее, чем можно сегодня вообразить.

Отметим еще раз, что евгенисты были по преимуществу медиками. Их декларации в печати далеко не всегда совпадали с их конкретной работой, направленной на преодоление массовых заболеваний. Они этому преодолению немало поспособствовали в 20-х годах. А уж их судьба в конце 30-х и вовсе подтверждает как тот факт, что новый человек П.П.Шариков оставил многочисленное потомство, так и то, что они, евгенисты, к этому отношения не имеют.

А писатели — они на то и писатели, чтобы прозревать родовые черты без генетического анализа, устанавливать обусловленное наследственностью сходство. Так, прямого потомка П.Шарикова обнаружил писатель ГВладимов. Он описал его судьбу в повести «Верный Руслан». Правда, в ней идет речь о процессе, направленном в противоположную сторону. Не превращение дворняжки в человека, а превращение человека в караульную собаку.