Но не успел слуга выйти, чтобы передать слова Ксенократа, как в комнату ввалился сам Годдард.

– Ваше сверхпревосходительство! – радостно прокричал он. – Надеюсь, я не помешал вашим занятиям?

– Помешали, – отозвался Ксенократ. – Но, коли вы уже здесь, поделать с этим ничего нельзя.

Мановением руки он отослал слугу, смирившись с тем, что избежать разговора с Годдардом не удастся. Как там говорят тоновики? Что предначертано, того не избежать?

– Никогда не видел апартаментов Верховного Жнеца, – сказал Годдард, прохаживаясь по гостиной и оценивая взглядом все – от мебели до украшений. – Вдохновляет!

Ксенократу не хотелось тратить время на светскую беседу, а потому он сразу взял быка за рога.

– Хочу, чтобы вы знали, – сказал он, – что, как только вы вновь появились на людях, Эсме и ее мать были переправлены в тайное место, где вы их никогда не найдете. Поэтому, если собираетесь использовать их против меня, это не сработает.

– Ах да, Эсме! – проговорил Годдард так, словно вспомнил девочку впервые за долгое время. – Ваша милая дочурка! Как она поживает? Растет как сорная трава? Или как дикий кустарник? Я так скучаю по ней.

– Зачем вы пришли? – потребовал ответа Ксенократ, которого раздражали и присутствие Годдарда, и бьющие в глаза солнечные лучи, и, наконец, кондиционер, который никак не мог установить в комнате постоянную температуру.

– Равенства жажду, ваше сверхпревосходительство, – с улыбкой ответил Годдард. – Я знаю, что утром вы встречались со Жнецом Кюри. Теперь вам нужно поговорить и со мной – во избежание предвзятости.

– Я не боюсь признаться в своей предвзятости, – сказал Ксенократ. – Я не могу одобрить ни ваших идей, ни ваших деяний, Годдард. И не собираюсь держать это в тайне.

– И тем не менее вы решили избежать участия в завтрашнем расследовании.

Ксенократ вздохнул.

– Я сделал это по просьбе Верховного Лезвия Кало. Но я вновь спрашиваю вас, Годдард: зачем вы пришли?

И вновь Годдард принялся кружить вокруг да около:

– Хотел засвидетельствовать вам свое почтение и извиниться за свои прошлые неосмотрительные поступки, с тем чтобы между нами не было недоговоренностей.

Затем он раскинул руки в жесте проповедника, ладонями кверху.

– Вы видите, я изменился, – сказал он, глазами давая понять, что у него теперь новое тело. – И, если я стану Высоким Лезвием Мидмерики, в наших общих интересах будет поддерживать добрые отношения.

Затем он встал возле огромного окна, как несколькими минутами раньше Ксенократ, и посмотрел вниз с таким видом, словно это был его последний в жизни день.

– Я хочу знать, какие ветра дуют на совете, – сказал он.