Процесс формирования белорусской национальной государственности был неразрывно связан с проблемой определения территориальных границ проживания белорусского этноса. Современная конфигурация территории Беларуси явилась результатом сложных этнополитических процессов в ХХ веке, результат которых был изначально неочевиден и не предопределен. Привычная нам территориальная организация Беларуси возникла в результате ряда исторических случайностей и стечений обстоятельств, и при определенных условиях как территориальные контуры, так и общий этнокультурный и политико-идеологический формат белорусского государства могли быть иными.

Было ли Великое княжество Литовское белорусским государством?

Несостоявшаяся альтернатива территориальной организации Беларуси связана, прежде всего, с Вильно и Виленским краем. Белорусский национальный проект изначально был «вильноцентричным», и именно Вильно рассматривался в качестве приоритетного претендента на роль столицы «воображаемого» белорусского государства.

Подобная «вильноцентричность» была вполне закономерной, поскольку Вильно являлся безальтернативным средоточием политико-культурной активности региона, и ни один город на современной территории Белоруссии (включая нынешнюю столицу Минск) не мог состязаться с Вильно в этой роли. Столь престижный статус Вильно сохранялся вплоть до начала ХХ века со времен Великого княжества Литовского, когда этот город стал естественным центром притяжения для Беларуси и для Литвы.

Это обстоятельство закономерно спровоцировало коллизию между белорусским и литовским национальными проектами, каждый из которых стремился «присвоить» былую столицу княжества и историческое наследие ВКЛ в целом.

Конечная победа в этой «схватке» литовского проекта вынудила белорусскую сторону искать альтернативный политический центр, в качестве которого утвердился наиболее крупный и индустриально развитый губернский город — Минск.

Тем не менее, споры об «исконной» принадлежности Вильно и Виленского края продолжаются по сей день, и в среде белорусской интеллигенции до сих пор популярны представления о Вильне как об утраченной белорусской столице, якобы незаконно присвоенной Литвой.

В основе подобной аргументации лежат исторические концепции, фактически отождествляющие Великое княжество Литовское с национальной белорусской государственностью, что закономерно оправдывает притязания Беларуси как страны — наследницы ВКЛ на историческую столицу княжества. В связи с этим понятия «Литва» и «литвины» интерпретируются как «исконные» этнонимы белорусов, в то время как Литва и литовцы в современном понимании отождествляются лишь с одной из исторических областей нынешней Литовской республики — Жемайтией.

Подобная интерпретация позволяет автоматически включать Вильно и Виленский край в белорусский этнический массив и трактовать «Литву-Жмудь» лишь как периферийную «инородческую» провинцию в составе «белорусского государства Великое княжество Литовское».

Трактовки ВКЛ как белорусского национального государства неоднократно подвергались аргументированной критике, и на сегодняшний день можно с высокой долей уверенности говорить об их научной несостоятельности, несмотря на то, что они сохраняют свою актуальность в качестве идеологического концепта, используемого белорусскими националистами.

Основным свойством данных концепций, идущим вразрез с современными представлениями о генезисе наций, является перенос в далекое прошлое современных национально-политических реалий: благодаря этому приему и делается вывод о «белорусском» характере ВКЛ. Между тем, ВКЛ не могло быть «национально-белорусским» государством хотя бы по той простой причине, что в ту эпоху самого понятия «нация» в современном смысле слова не существовало.

ВКЛ было типичным феодальным государством, представлявшим собой союз этнически и культурно разнородных областей, объединенных лояльностью верховному сюзерену — литовскому князю. Подобная лояльность отнюдь не подразумевала этнокультурной однородности территорий. Вместе с тем, нужды управления обширным полиэтническим государством закономерно вызывали к жизни универсальные языки-посредники, которые, служа инструментами государственного управления, не были национальными языками в современном понимании этого слова.

В качестве таких языков-посредников в ВКЛ могли выступать латынь (бывшая одновременно универсальным средством коммуникации в западнохристианском мире), а также местная версия письменного восточнославянского («русского»^{36}) языка. Несомненно, столь высокий статус «русского» языка был обусловлен как преобладающей численностью восточных славян в ВКЛ, так и общим высоким уровнем развития «русской» культуры (прежде всего, в сравнении с литовской), что, однако, не дает оснований считать этот язык «национальным» языком ВКЛ.

Кроме того, восточнославянское население, проживавшее на территории современной Беларуси в рамках ВКЛ, еще не представляло собой обособившейся этнической группы, отделяющей себя от прочих восточных славян.

Несмотря на актуальное политическое размежевание восточнославянского мира между Литвой, Московией и Польшей, здесь все еще были сильны представления о восточных славянах как о едином «русском» этнополитическом и религиозном сообществе, существующем со времен Киевской Руси.

Геополитическое соперничество ВКЛ и Московского государства, а также глубокие различия в общественно-политическом строе этих образований способствовали постепенной дифференциации восточного славянства по линии «Запад-Восток». Однако в рамках ВКЛ и впоследствии Речи Посполитой, объединявших территории современных Беларуси и Украины, восточнославянское население сохраняло высокую степень культурно-языкового единства, воспринимая себя в качестве единого «русского народа» [см. 47].

Собственно, наиболее наглядным свидетельством такого белорусско-украинского единства является наличие в ВКЛ единого для всех восточных славян письменного языка, что делает неправомерным современные попытки определить этот язык как «старобелорусский» или «староукраинский». Языковое пространство Беларуси и Украины оставалось единым, хотя в нем могли проявляться и региональные лингвистические особенности.

Процесс политико-культурного обособления Украины начинается примерно с середины XVII века и был связан со становлением казацкой гетманской государственности. Однако и в XVIII–XIX веках белорусские и украинские земли сохраняют высокую степень интеграции, о чем, в частности, свидетельствует активная деятельность в Беларуси ряда выходцев из Украины/Малороссии (Георгий Конисский, Иосиф Семашко).

К этому следует добавить, что идея общерусского единства (то есть национального единства всех восточных славян) вообще оказалась крайне живучей и намного пережила Великое княжество Литовское.