Несколько секунд ей потребовалось, чтобы перевести дух, взвесить все «за», не обращая внимания на «против», и выйти в коридор, освещённый десятками свечей, пламя которых отражалось в зеркалах, рамах, подвесках, золотых ручках дверей, коридор выглядел совершенно иначе, нежели при свете дня. Хотя существенных изменений и не произошло, слыша звуки музыки и человеческие голоса, Аннабелль была готова увидеть всё, что угодно. Вдруг мимо неё пробежала ещё одна разноцветная дама, элегантно придерживая парик, кренившийся то в одну, то в другую сторону и постоянно нарушавший траекторию движения дамы, так что бежала она немножко зигзагом, изящно огибая препятствия. Аннабелль посмотрела ей вслед. Наряд её, конечно, поражал воображение буйством красок и причудливыми украшениями, и в сравнении с ней девушка чувствовала себя блёклой в своём предназначенном для прогулок платье. Она уже и забыла о том, что когда-то её гардероб мог состоять из шести платьев, которые она сменяла каждые несколько часов. Сейчас это казалось чем-то сказочным, удивительно красивым и невозможным, как из другой жизни. И Анна была готова на одну ночь примерить эту сказочную маску вновь. Она ещё раз, будто прощаясь, взглянула на своё отражение. Кто это? Благородная девушка или обычная крестьянка? Нечто, зависшее прямо посередине, мечущееся между двумя жизнями, не желающее отдавать предпочтение только одной из них. Анна подмигнула своему отражению и вернулась в комнату.
Через некоторое время в коридор вышла девушка, отдалённо напоминавшая ту, что скрылась за дверью. Она была совершенно другая, прежним было лишь выражение глаз, но любой, кому могло посчастливиться увидеть это создание, был бы уверен, что девушка приняла свой истинный облик, обнажив саму свою суть. Она была прекрасна в лёгком, казавшемся невесомым, платье, украшенном вышитыми птицами и бабочками, сияющие браслеты змеились вокруг тонких запястий, ожерелье с цветами из драгоценных камней охватывало нежную шею в ледяном объятии. Но была в её образе диковатость, которую теперь нельзя было ни заковать в цепи украшений, ни скрыть под пудрой. Она проскальзывала в движениях девушки, пряталась в её волосах, рассыпавшихся по спине, затаилась в глазах, не оставив и тени кротости, вытеснив всё обитавшее на их дне смирение. Аннабелль бегло взглянула на своё отражение и поспешила в зал, где впервые увидела тех обитателей замка, которых Клод называл «призраками». Девушка легко шла по коридору, привычно поддерживая подол и шагая настолько быстро, насколько позволяли правила приличия и корсет. Выставлять спешку напоказ было недопустимо; сейчас она искренне смеялась над этим правилом, вспоминая, как когда-то часто получала выговор за его несоблюдение.
Из-за дверей малого зала доносилась музыка, то утихавшие, то гремевшие взрывами смеха разговоры, точно пытавшиеся заглушить разразившуюся за окном грозу. За дверями самозабвенно веселились, но отчего-то Аннабелль казалось, что в каждом звуке она слышит фальшь. Неизменную фальшь, прокрадывающуюся всюду, где есть люди, питающуюся их желаниями и страхами. В этих стенах она устроила настоящий пир.
Позади послышались шаги, кто-то неуверенно крался, разглядывая застывшую перед самыми дверями Аннабелль. У девушки перехватило дыхание от мысли, что это может быть Клод, решивший прогуляться по замку. Вот уж, кто точно не обрадуется её присутствию; после всего увиденного девушка без труда представляла, каким может быть её наказание за нарушение правил — а ей вовсе не хотелось бродить по лесам, обезумев от страха. Она медленно обернулась, на ходу придумывая отговорки.
«Аннабелль?» — возглас удивления замер в воздухе. Анна вздрогнула, точно очнувшись от сна. Голос был ей знаком: долгое «а», лёгкое, еле слышное «н», чересчур мягкое «л»; считалось, что так должна звучать «изящная» речь, хотя подобную манеру считали последствием преданной службы при дворе и всячески высмеивали. Но Иветта, несмотря ни на что, продолжала так говорить: глотать и тянуть буквы, пробуя преподнести людям свои милые, изящные слова, понять которые было сложно, не зная Иветту достаточно долго. В своё время Аннабелль приходилось всюду следовать за этой женщиной и переводить всё, что бы она ни сказала, от важных новостей до сплетен. И вот, теперь она стояла перед девушкой, как самый настоящий призрак, с глазами, блестящими в свете свечей от живых человеческий слёз. В следующую секунду они кинулись в объятия друг другу.
— А я всё думала, о ком все говорят. Кто бы мог подумать, что это будешь ты? — воскликнула женщина и аккуратно поцеловала девушку в лоб. — Как ты здесь оказалась, моя дорогая?
— Не знаю, повезло, наверное, — пожала плечами та. — А ты?
— Ох, долго рассказывать! — махнула рукой Иветта и, схватив Аннабелль за руку, прошла с ней в зал. Её длинные тонкие пальцы, казалось, были свиты из проволоки и держали крепко, не давая шанса высвободиться.
Зал замер и затих, все без исключения устремили взгляды на вошедших. Помещение казалось наполненным ожившими фарфоровыми статуэтками, звенящими при каждом шаге и сверкающими в свете люстр. Аннабелль совершенно отвыкла от подобных картин в духе Буше́ и была настолько воодушевлена, словно впервые видела такое великолепие цвета и звука. На неё смотрели с не меньшим удивлением и интересом, кавалеры и дамы вытягивали шеи, пытаясь рассмотреть вошедшую, кто-то вытягивал вперёд руки с зажатыми в них моноклями и лорнетами. Только правила приличия сдерживали толпу от того, чтобы мощной волной податься вперёд, во что бы то ни стало удовлетворяя своё любопытство. Иветта с нескрываемым удовольствием смотрела на несчастных, зажатых в клетке этикета и вынужденных изнывать в неведении, и подняла руку, призывая к тишине. Дамы старались дышать через раз, чтобы, не дай бог, не помешать мадам начать речь. Аннабелль поражалась тому, как Иветте удавалось держать всех вокруг себя в таком напряжении, и вспомнила, почему сама не любила её визиты.
«Дамы и господа, — протянула женщина, окидывая толпу снисходительным взглядом. — Вот уже несколько лет мы с вами изо дня в день живём, как летучие мыши, преклоняясь сумеркам, что дают нам вновь свободно ходить по коридорам нашего обожаемого замка Его и Её Величества, которые останутся в наших сердцах, несмотря ни на что, — она прижала руки к груди и опустила голову. Остальные последовали её примеру. На несколько секунд в зале повисло молчание. — И всё же, как бы ни было сильно приковавшее нас к этим стенам заклятие, мы не оставляли надежды вернуться в родные места из этого заточения. И вот, надежда, пришедшая с первыми лучами весны, которую мы видели в объятиях предрассветного солнца! — она почти кричала, выгибаясь в стороны, то стремительно подходила к слушавшим её, то отходила назад, легко взмахивая руками. — Та, что сможет разрушить все злые чары, держащие нас здесь, что восстановит справедливость и поможет добру восторжествовать! Мы все гадали, кого же Его Светлость скрывает от нас, и вот, ответ ясен. — Иветта вновь вцепилась в руку Анны и вывела её вперёд, прямо в пасть сгоравшей от нетерпения толпы. — Но эта девушка — не просто спасительница. Как важно в наше тёмное время держаться вместе с близкими людьми, — она снова вымученно вздохнула, а Анна с ужасом смотрела, как любопытство сводит людей с ума, заставляя подаваться вперёд, открывать и закрывать рты, без слов спрашивая „кто?“. — И, слава богу, одна из моих близких оказалась рядом со мной. Это моя племянница — Аннабелль Шабо». Повисло молчание, а через секунду зал разразился аплодисментами, наконец-то получив долгожданную информацию, словно голодающий, стоявший перед булочной весь день, и под вечер получивший остатки не проданного хлеба. Некоторые переспрашивали, точно не распробовали в первый раз, и Иветта, старая добрая тётушка Иветта, разрешавшая обращаться к ней не иначе, как «мадам», гордо повторяла имя своей племянницы.
Аннабелль смотрела на всё это с едва скрываемым отвращением. Обаяние придворной жизни пропало, как только рядом появились «сильные мира сего», почти невидимые властелины гостиных и салонов, не стесняющиеся своего величия. Девушка уже предчувствовала возвращение своей роли «украшения вечера», сегодня ей предстояло стать не просто сверкающей подвеской, отражающей свет люстр, а основным блюдом, чтобы насытить оголодавшую от любопытства толпу. Вокруг неё закружились огромные надушенные парики, зацокали каблуки, зашелестели подолы. Кавалеры и дамы, не стесняясь, подходили вплотную, почти дыша Анне в лицо, разглядывали девушку, как картину, цокали языком и, отходя, громко спорили о её внешности и является ли она вообще родственницей их дорогой мадам. Анна сама бы с радостью отказалась от такого родства. Наверное.
В то время, как Анна сделалась экспонатом, Иветте приписали роль художника, и если кому-то становилось интересно узнать что-нибудь о девушке, все спешили к её родственнице, заваливая её вопросами, на которые, порой, сама Иветта не знала ответов, но без труда выдумывала их на ходу. Временами на один и тот же вопрос она отвечала по-разному, давая начало паутинке сплетен и стрелам косых взглядов, направленным в спину, лицо, сердце.
— Она правда Ваша племянница?
— Совершенно верно, — гордо заявляла дама. — Она, как и я (и не без моей помощи), служила при дворе Его и Её Величества, была ближайшей подругой нашей королевы.
«Да, была, — думала Аннабель. — Только Вам-то откуда это известно, дорогая мадам?». Она слушала, как тётушка рассказывала о том, как буквально вырвала её из рук сопротивлявшихся родителей, желавших до самого замужества продержать дочь в глуши, как обучала её искусству службы при дворе. Аннабелль слушала и воспитанность сползала с её лица лоскутами, обнажая презрение к лживости, порождённой скукой, к праздному веселью, к оставшейся у неё родне. Она бы с радостью вернулась в свою комнату и заперлась там, спасаясь от этих призраков, мучивших её сильнее, чем когда-либо. Но ей нужно было узнать тайну хозяина замка до того, как поднимется солнце.
— Иветта, — позвала Анна, особо не надеясь на ответ.
— Милая, я разговариваю, — пренебрежительно бросила та, на секунду обернувшись. — Тебе следовало бы надеть парик.
— Следовало бы, — передразнила девушка. Хватка на её руке ослабла и, уличив момент, Анна высвободилась и медленно побрела по залу в поисках более сговорчивого собеседника, который расскажет ей о тайне Клода и о том, как её родственница оказалась в такой глуши.
Из-за пышных юбок и париков в помещении было невообразимо тесно, люди дышали одеколонами, а не воздухом, чувствуя на языке кисло-цветочный привкус. Они постоянно толкались, громко смеясь над вынужденными неудобствами, кавалеры даже умудрялись протискиваться через громады ткани и пудры, неся в руках башенки пирожных и бокалов. Мужчины резво перепрыгивали через юбки, лавировали между руками, успевая оценить их белизну, издавали разные звуки, чтобы им уступили дорогу. Дамы в ответ на это с усталым видом поджимали юбки, освобождая пространство ровно настолько, насколько было нужно, чтобы они могли перехватить и себе бокал с вином или угощение. Как раз такой гонец мчался на Аннабелль, проворно перебирая длинными, по-женски изящными ногами. «Дзынь-дзынь!» — кричал он, весело смеясь, отвлекая внимание от величественной Иветты и звеня вазочками с мороженым, которых он держал по две в каждой руке. Анне было некуда деться. По обе стороны от неё сомкнулись плотные стены юбок, из которых в своё время можно было бы построить прочнейшие баррикады, штурмовать которые было бы бесполезно хотя бы из-за пренебрежительных взглядов тех, кто оставался за ними. Дамы как будто не слышали гостью, безуспешно жавшуюся своим каркасом к чужим, извиняясь со всей доступной ей напускной наивностью. Вдруг чья-то рука разъединила этот мощный, скрытый под множеством слоёв ткани заслон и почти бесцеремонно протащила Аннабелль на другую сторону баррикад как раз вовремя — звенящий кавалер беспрепятственно добрался до дамы с искусственным соловьём в волосах и трёх её подруг, головы которых напоминали аккуратные, занесённые снегом клумбы.
— Премного благодарю, — произнесла Анна, глядя на своего спасителя. Невысокого роста мужчина, уже немолодой, в камзоле с немного выцветшей вышивкой, в далеко не в самом лучшем парике кивнул девушке.