— Я… — лепечет… — я…

Ника не умеет лгать. И играть не умеет. Не научилась ещё. Зря мама делала на неё ставку.

Моя строптивая жёнушка всё-таки вырывается, бросает: «Не могу…» и убегает в сторону моей палаты. Провожаю взглядом, потом оборачиваюсь к матери:

— Ну, что ты скажешь теперь?

Она продолжает стоять на своём:

— Ты же сам всё слышал.

— О да, — взвиваюсь, ибо достала, — я услышал всё, что надо! Ты запугала маленькую одинокую влюблённую девочку. Можешь гордиться собой.

Мать фыркает:

— Как ты со мной разговариваешь?!

— Я вообще с тобой разговаривать не хочу, — это грубо, но честно. — И видеть тебя — тоже. Не хочешь принимать мой выбор — пожалуйста. Но тогда не жди, что я приму твой.

— Аристарх, — моя мама — железная леди, она никогда не плачет, но сейчас её голос дрожит, — я же забочусь о тебе! Какое у тебя будущее будет с ней? Она же ключ! За ней вечно будут охотиться!

— Это. Мой. Выбор, — чеканю. — Значит, буду её всю жизнь защищать и беречь. Я так хочу, понятно?

Мать фыркает, окатывает меня недовольным взглядом, демонстративно разворачивается и уходит.

Прошли те времена, когда я хотел расположения, поддержки, внимания. Она любит так. По-другому не умеет.

Я тоже.

Только честно, только до конца, до победы.

Но — лишь с прелестной рыжей девочкой, которая сейчас, наверное, рыдает у меня в палате.

Вот теперь и поговорим наедине.

Расставим точки над «i». Раз и навсегда. Чтобы больше к этому не возвращаться.

И, усмехнувшись своим мыслям, я разворачиваюсь и иду в палату.