Некоторое время оба молчали.

— Ее нужно поскорее заделать, — крикнул сквозь неумолчный грохот Лебедев.

Профессор кивнул головой. Принимаясь за работу, он сразу оживился.

Из-под мусора они вдвоем извлекли несколько крепких досок. С трудом сдерживая напор ветра и зажмурившись от летевшего в дыру снега, они просунули доски наружу и, уложив их одна к одной, насколько могли закрыли отверстие в крыше.

Когда во время работы профессор ползал по чердаку в поисках за досками, Лебедев исподтишка следил за ним и волновался, видя, что Кондрашев роется там, куда упал брошенный Лебедевым сук. Но сучок надежно зарылся в мусоре, в углу, и на глаза профессору не попался…

Весь этот день Кондрашев был молчалив и сосредоточен.

Лебедев на цыпочках прошел на кухню. Там Ибрагим неспеша мыл тарелки и что-то вполголоса напевал. В татарской песне слышалась стойкость утесов и неоглядная ширь моря.

— Он очень-очень устал, — говорил Лебедев Ибрагиму про профессора, и Ибрагим сочувственно кивал головой.

— Ему нужно спуститься вниз, к морю, и там хорошенько отдохнуть, иначе он может получить нервное расстройство. Но сейчас все спуски обледенели, а то бы мы отправили его вниз. Сегодняшнее происшествие с крышей окончательно его разбило.

И, пригнувшись к уху Ибрагима, метеоролог что-то быстро и возбужденно зашептал. На лице Ибрагима сменилось удивление, страх и, наконец, неподдельное прискорбие.

— О! — вздохнул он. — Профессор — плохо, плохо профессор. Э, шайтан пурга, что сделал, а!

На следующее утро, под тот же нескончаемый вой метели, мысли Кондрашева вернулись к вчерашнему происшествию, к дыре, неизвестно чем пробитой в крыше ветром, и с этими мыслями вернулась та догадка, которая так испугала его вчера.

Кондрашев опять занервничал и заволновался. Он не мог больше оставаться в кровати: он встал, оделся во все теплое, кожаное, непромокаемое, оделся так, как одеваются, должно быть, люди, идущие с ружьями в руках на белых медведей по бесконечным ледяным полям, сковывающим Северное Полярное море…

И, как накануне, встретив в коридоре помощника, Кондрашев заявил:

— Я хочу видеть, цела ли моя роща. Я не могу больше ждать. Я вылезу из траншеи и посмотрю…

— Вы ничего не увидите отсюда. Сквозь метель ничего не видно, — ответил Лебедев и, не думая, что профессор будет возражать, хотел идти.

Но профессор возразил. Его слова заставили Лебедева положить обратно в карман вынутую записную книжку и с тревогой поднять на него глаза.

— Я пойду на холм, где посажена роща, и посмотрю. Я должен это сделать. Вы сами видите, как я нервничаю, — сказал профессор.

— Да, я вижу, — с большим спокойствием согласился Лебедев. — Но, профессор, бы сами не хуже меня знаете, что через десять шагов, если вы их сможете сделать по таким сугробам, вас занесет пурга. Вылезть наружу, это значит пойти на верную гибель.

— Я пойду, — очень твердо заявил Кондрашев.