– Я тащусь, любовь моя! Сколько я тебя искал! Целую вечность! Я так рад, что ты опять со мной! Мы же самые богатые люди на земле, самые богатые!
Он осторожно снял с нее корейские кроссовки тридцать шестого размера. В их стельках и заношенных подошвах хранилась тайна Измайловского проспекта, Троицкого собора, дома номер одиннадцать, ее комнаты, занавесок, стен и всего-всего, где только ни побывала дева. Он просунул руку внутрь и проник в те интимные уголки, где два года жили ее корни. Два года из этого поблекшего кожзаменителя с каемочкой тянулись к солнцу два упругих стебля девственного создания с матовой дымкой вокруг бутона, пока их в один прекрасный момент не сорвала судьба в лице Вадика Романова и не воткнула в замшу на острых каблуках.
– Отдыхай, любовь моя, – сказал он напоследок. – Мне надо утрясти одно дело. Я быстро.
Он постоял под душем, почти протрезвел и поехал к отцу на Гороховую улицу. Дело надо было сделать сегодня. Потому что если сегодня этого не сделать, завтра не наступит вообще.
В безумном мире безумного брата могла признать лишь безумная сестра. Без вопросов, без документов, без здравого смысла.
Только Олеся.
9
Разумеется, в час ночи на Гороховой его никто не ждал. И вообще, по тому, как долго батька не решался впустить Вадима в дом, было заметно, что идея признать прохиндея за сына его не вдохновила.
– Кто там? – отозвался Романов старший на звонок.
– Это я. – Вадим стоял напротив дверного глазка.
– Но кто вас приглашал ко мне домой? – удивился папа.
– Никто. Мне необходимо с тобой поговорить.
– Вы снова с оружием?
– Я что, урод? Нету у меня пушечки, открывай.
– … Вообще-то я тут подумал, – признался отец, словно юная девушка навязчивому поклоннику, – одним словом, лучше будет, если мы… ну, не станем больше встречаться. И вам безопаснее, и мне спокойнее.
– А я в безопасности, – заверил Вадим.
– Это только кажется.
– Ты меня на пушку берешь?
– … Вы принесли документ, подтверждающий личность? – вместо ответа поинтересовался папа.
– Я забыл.