Я рассказываю ему истории о своих работах, даже самые скучные, чтобы он морщился и возмущался. Я накручиваю тоску, пока она не начинает кровоточить. Я не рассказываю ему правдивых историй.
— Расскажи мне историю, расскажи мне историю, — говорит он, хлопая себя по коленям.
— Хорошо, — говорю я и делаю глоток воды. Эти истории я хорошо знаю, но иногда маме нужно передохнуть. — Когда-то, давным-давно, был убийца. И был ребенок.
— А еще что?
— Однажды был дом с дверьми, что открывались и закрывались.
Его глаза сперва широко распахиваются, затем веки начинают дрожать и опускаться.
— Однажды были бомбы и дирижабли, и были ракушки, и маленький мальчик, что был лучше всего остального.
Я спиной вперед выхожу из его комнаты, глядя, как он спит.
— Однажды был ящик с печатями, пробковая доска и розовые стикеры, на которых нужно было писать, что происходило в общем, в частности, в подробностях, Пока Тебя Не Было.
— Оставь свет в коридоре включенным, — просит он, и так я и делаю.
Мальчик бледный, как картофелина, и еще более тощий, чем женщины в агентстве, а это что-то да значит. Так что я выполняю дополнительную работу, о которой он бы не додумался попросить. Например, изучаю витамины, правильное питание и здоровые продукты. На деньги, что он мне платит, я покупаю лекарство у человека в баре, и щеки моего маленького мальчика снова розовеют, если они хоть когда-то такими были. Вспоминаю время, когда у меня случайно чуть не появился свой мальчик.
— Почему ты тратишь свою зарплату на мои лекарства? — Он встает коленями на стул, чтобы мы были одного роста.
— Потому что я о тебе забочусь, а ты болен.
— Ты не должна обо мне заботиться. Это не входит в твои задачи.
— Вообще-то входит, — отвечаю я.
— Я обещал тебе работу, а не семью, — говорит он, его подбородок начинает дрожать, как у готового разреветься младенца.
Он уже становится жестоким, думаю я, у него разбито сердце, и он тоже готов разбивать сердца. Я гадаю, вырастет ли он в чьего-нибудь парня, единственного парня или одного из многих. Чьего-то отца. Отца многих. Чьего-то приятеля. Чьего-то еще ребенка. Затем вспоминаю его мать, пиратов, Дарлу. Толку витамины и прячу их в его еду.
— Кажется, я ясно сказал, — говорит он позже, выкладывая улики на чайное блюдце. Горячее месиво с крупицами таблеток.
— Ты прав, — говорю я, — прости. — И он наконец улыбается.
Свешивает веревочку для кота, чтобы тот с ней поиграл, и кот с радостью бегает за ней.