– Что, не идет еда? Я тоже двое суток без сознания был, ты с третьего начни, это, по-моему, чай сладкий, он наверняка чуть теплый, выпей весь стакан, полежи минут десять – и нормально будет.

Я послушался Ганса, подождал 5 минут и выпил чай залпом. Желудок сладкий чай воспринял более спокойно, чем суп, и еще через пять минут рези прекратились, и я спокойно дохлебал суп. Но решил все-таки дать перерыв, перед тем как кушать второе. Может быть, в этой еде, которая давалась в больнице, и был какой-то особый смысл, потому что желудкам больных ее было легче переваривать. Минут через десять я расправился со вторым и начал икать. Ганс посмотрел на меня с улыбкой и пониманием:

– Ожидаемо, я тоже долго икал, после того как очнулся. Сейчас принесу тебе еще чаю.

Он взял мой стакан и ушел из палаты. Неплохой парень был этот Ганс. Заботливый, у меня прямо не увязывалось в голове, что он фашист, тот самый немецкий офицер, который убивает на нашей земле наших людей.

Ганс вернулся и поставил мне стакан с чуть теплым чаем. Я залпом выпил, но икота не прошла, однако стала чуть пореже и не такой острой. Ганс принес мне еще один стакан, но сказал:

– Пока не пей, не поможет, минут через 20 выпьешь. Это желудок у тебя сжимается, все никак не поймет, что он опять в деле.

– Да уж, никак.

– Ты руку правую подними вверх, и подержи с минуту, и дыхание задержи.

Я так и сделал, поднял руку и задержал дыхание, еще, думаю, нужно встать на одну ногу и попрыгать. Хотя стоять на одной ноге сейчас – идея не самая лучшая. Я толком и сидеть-то еще не мог, так кружилась голова, все-таки накрыло меня достаточно крепко. Вообще я получил за последние два года столько травм и ушибов, что диву даюсь, как я выжил-то вообще? Я вспомнил, как я тоскливо смотрел на склон горы Юлалулу в измерении Техно. А тут в почти «Родном» измерении я, не успев прибыть, получил удар по башке, который наверняка уже сам по себе сделал мне сотрясение мозга, и итог – еще и тяжелая контузия. Хорошо хоть слух не потерял. Петьку, конечно, жалко, молодой ведь парень, даже моложе меня, ну, может, в следующий раз, в следующей жизни ему повезет больше.

Икота прошла, и это радовало.

– Что, прошла? – спросил Ганс.

– Да, слава богу.

– Вот теперь полстакана еще выпей, и уже не вернется.

Я послушался своего нового врача и выпил еще полстакана жидкости под названием «чай». Это была просто сладкая вода коричневого цвета, но моему желудку она нравилась, и я ее выпил. Итого на процесс употребления пищи у меня ушел почти час. Но при этом я понимал, что только сейчас по-настоящему я хочу кушать.

– Ганс, а скоро будет ужин?

– Через час где-то, что, не наелся?

– Нет, только сейчас, мне кажется, и есть-то по-нормальному захотел.

– Да понимаю, я тут сам все время голодный. Ну ничего, врач разрешит – я до пайка своего доберусь, у меня там ветчина консервированная, вот мы с тобой отовремся. Правда, это, конечно, не та ветчина, которую мы на нашей ферме делаем. Ух, попробовал бы ты, Йежи, ветчину, которую мы в Колькене делаем. Никто не делает вкусней нас ветчину и кровяной колбасы. Я все время пишу отцу, чтобы он выслал мне немного, но он пишет в ответ, что на восточный фронт такие посылки не принимают. Может, если нам с тобой дадут отпуск по ранению, съездим ко мне?

– Я не знаю, может быть, дай мне голову в порядок привести.

– Да баварское пиво и колькенская ветчина – это то, что голову приведет в порядок быстрее всего, поверь мне. Но, боюсь, не видать нам отпуска даже по ранению, дела на фронте все хуже и хуже, и сейчас офицеры наперечет.