– Да сейчас еще, считай, и нет комаров, но эти и правда раздражают, уж тяпнул бы – и дело с концом, а то пищит-пищит. Ухо себе все отобьешь, пока его поймаешь.
– Ага, меня вчера только Феодосий с Григорием и спасли, они на пару такую трель выдали – то ли я оглох, то ли комар от страха испугался.
И мы опять весело смеялись. Странная вещь война, очень странная: тут радость и юмор рядом с бедой и смертью. Но если не вылазить из беды и смерти, то ведь реально можно сжечь себя живьем, как вот сделал Семен, ненавидеть всех и вся. Ведь сколько таких вот, как он, вернувшись с войны, не смогли обрести покой и вернуться к мирной жизни. Они ведь или шли убивать дальше, превращаясь в бандитов, либо спивались в смерть. Но есть же и другие, чьи души война разбудила? Что же мы за существа такие? Мирная жизнь нас убивает больше, чем война, а война будит, но не всех, некоторых ожесточает. Прав был Элронд, этот вековой старикашка, когда говорил мне, что не знает, чем помочь человечеству. Мы и есть такие вот, из черного и белого пополам. Из добра и зла, в равных пропорциях, да еще и так все перемешано, что с ума можно сойти. Думаем, что делаем добро, а совершаем зло, совершаем зло, а делаем добро. Хотя кто из нас делает зло? Все действуют из максимально благих побуждений в большинстве своем, но куда приводят эти благие намерения?
Мы подошли к реке и спустили лодку на воду. Петр сел на носу, а я сел на весла.
– Давай греби вверх по течению, оно тут несильное, управишься. Я сейчас настроюсь и начну передавать, только, ради всех коммунистов мира, умоляю тебя: постарайся, чтобы с весла вода на рацию не попала.
– Я постараюсь, буду стараться изо всех сил, – пообещал я Петру.
Петр разложил бумаги с шифровками, положил планшет и линейку и вдруг сказал:
– УПС, давай назад, блин, антенна-то…
– Что антенна?
– Антенны-то нет! Нужно антенну придумать, без антенны-то я не передам сигнал-то. Короче, давай на берег, ищи березу или сосну метра 4–5, не больше. На нее мотнем и на дно лодки положим, пусть с кормы выступает, нормально будет.
Мы вернулись на берег, срубили молодую березку, обрубив сучья, обмотав проволоку вокруг дерева, и закрепили ее на дне лодки, так что она свисала с кормы как балка для паука. Я, правда, не был уверен, что пауки тут использовались для рыбной ловли, но, скорей всего, ничего подозрительного в торчащей березе быть не должно. И мы погребли вверх по течению. А Петр начал передачу. Бешено стукая ключом. А я опять впал в весенний транс, как и вчера в этом самом месте. Свежий весенний воздух, поющие птички, плещущаяся рыба – лепота.
Минут через 10 мы дошли до изгиба реки, за которым стала открываться деревня, приняв решение сменить курс, мы развернулись, и я бросил весла, а лодку понесло по течению. Течение было небыстрым, и лодка двигалась медленно. Может быть, слишком медленно, но мне было все равно.
Через 10 минут Петр закончил передачу и сказал: «Повторил два раза, должны принять. Рули к берегу».
Я зарулил в камыши практически в том же месте, откуда мы взяли лодку, и вылез на берег и стал затаскивать туда же лодку. Как вдруг я услышал странный звук. Я отпустил нос лодки и по инерции сделал три шага назад.
Время остановило свое движение, я понял, что это был за звук – это был звук мины, которая сейчас прилетела и начала разбирать на куски лодку вместе с Петром и рацией прямо на моих глазах. Я отчетливо видел, как мина прилетела и начала взрываться прямо за спиной Петра. Я видел этот взрыв, который расширялся с каждым мгновением, я видел, как взрывная волна разорвала грудную клетку Петра, как его голова отделилась от туловища, полетела вверх, я даже видел выражение его лица…
Глава 6. Госпиталь
Сознание возвращалось в тело, как жидкая ртуть, втекая в разбитый градусник, в съемке, которую прокручивали наоборот.
«Интересно, а сколько сотрясений мозга может пережить мозг человека в сжатый период?» – возникла в пустой голове мысль. То, что это было очередное сотрясение моего бедного мозга путем контузии, я не сомневался. Да и до того, как я смог открыть глаза, коммуникатор мне сообщил об этом. Он уже настоятельно рекомендовал мне госпитализацию с глубоким исследованием того, что у меня осталось от мозга. Я постарался открыть глаза и тут же закрыл их снова, яркий свет ударил мне в глаза, и пришлось зажмуриться. Я решил не торопиться и продиагностировать свой организм естественными способами. Ну, первое – у меня ничего не болело, это уже хорошо, или плохо? Ну, то есть то, что не болело, оно, конечно, хорошо, но это означает, что с момента потери мной сознания прошло достаточно много времени и сканер успел сгенерить обезболивающие компоненты. Второе – руки и ноги я вроде чувствую и могу шевелить, значит, существенных потерь в организме у меня нет. В-третьих, я чувствую холод, особенно холод чувствуют моя задница и спина. При этом сверху мне более-менее тепло. Странно, где я? Все-таки нужно открывать глаза, сначала один потихоньку, потом второй. Итак, я в больнице!
Я лежал в больнице, в этом не было сомнений, свет, который меня слепил, шел из окна, рядом с которым я и лежал. В палате, кроме меня, был еще один человек по другую сторону от окна. Он не спал, он читал книгу, лежа на одной руке. Я прокашлялся, он взглянул на меня и вдруг сказал на немецком языке.
– О, Йежи, ты очнулся? Меня зовут Ганс. Я пойду позову доктора. Он мне строго велел звать его, когда ты очнешься.