– Словно все идет как обычно! – воскликнула я.

– Мы должны сделать вид, будто так и думаем, – сказал он. – Наша задача – не спугнуть их раньше времени, а вырвать из их рук контроль над ситуацией.

Антоний повернулся к Кальпурнии.

– Завещание Цезаря – где оно?

– У весталок.

– А бумаги Цезаря, его деньги?

– Все здесь. Там! – Кальпурния указала в сторону комнаты, выходившей в атриум.

– Их нужно перенести в мой дом, – решил Антоний. – Сегодня ночью, под покровом темноты. Они не должны попасть в руки заговорщиков. Если бумаги окажутся у меня, моя сила увеличится. – Он повернулся ко мне. – А ты возвращайся на виллу. Оставайся там, пока я не пришлю тебе весточку, что опасность миновала.

– А у нас есть солдаты? – спросила я.

В моем личном распоряжении имелась египетская стража – сегодня ночью ей предстояло оберегать Цезариона.

– Лепид с нами, – кратко ответил Антоний.

Лепид. Значит, этот вопрос решен.

– Сегодня ночью он выведет свой легион на Марсово поле, чтобы на рассвете быть готовым переместиться на Форум и занять его. Мы захватим и государственную казну, чтобы заговорщики не могли получить деньги в свое распоряжение. – Он положил руку мне на плечо. – А сейчас возвращайся на виллу. Возвращайся и молись о том, чтобы в ближайшие два дня все у нас прошло, как задумано. Если за это время не случится чего-то из ряда вон выходящего, мы станем хозяевами положения.

Я бросила взгляд на носилки, тихо стоявшие у пруда. Тело под простыней застыло, рука так и лежала, простертая в сторону. Я подошла, взяла эту руку и поцеловала.

– Прощай, прощай, – прошептала я.

Это было его прощание: так он сказал, когда уезжал в Испанию.

Мне не хотелось покидать его, но и оставаться у смертного ложа я больше не могла.

Всю ночь я простояла, глядя в окно. Как могла я уснуть? Цезарь мертв, и мир разрушен. Никогда, ни на миг не изгладится из моей памяти страшное видение – его недвижное тело. Этот призрак будет вечно стоять перед моим внутренним взором, и лишь сквозь него дано мне прозревать мир видимый и невидимый. Я стояла у окна, опираясь дрожащими локтями о подоконник, когда на черное небо высыпала россыпь звезд. Поутру они медленно гасли, а я пребывала в той же позе.

Что будет со мной? С Цезарионом? С Римом? С Египтом? Мне всего двадцать пять. Что сулят мне следующие сорок лет без него? Вселенная опустела; он, затмевавший небеса, ушел.

В самое темное время ночи, когда шум на Форуме начал затихать, я наконец разрыдалась. Я плакала тихо, потому что не хотела беспокоить Цезариона – бедный ребенок не сознавал, чего он только что лишился. Поскольку я не могла толком выплакаться, моя печаль осталась внутри. Слезы не помогли, горло саднило, будто оно распухло от усилия сдержать рыдания, грудь горела огнем, терзаясь невероятной болью. Мой плач был безмолвным содроганием, разрывавшим меня. Он давал не облегчение, а новые муки.