– Цезарь! Цезарь! Мой господин, мой командир!

Антоний подбежал к носилкам, пал на колени, сорвал покрывало с тела Цезаря и, судорожно сжав кулаки, испустил протяжный скорбный вой. Потом он закрыл лицо ладонями и зарыдал.

Мы с Кальпурнией молча отступили. Прошло много времени, прежде чем его плечи перестали трястись; он вытер слезы, повернулся и увидел нас.

– Хвала богам, что ты здесь, – сказала Кальпурния.

Антоний медленно поднялся.

– Хвала богам, что мы целы, – ответил он. – И что Цезарь здесь, с нами. Теперь они не смогут осквернить его тело, пока не убьют нас всех.

– Скорее всего, они хотят это сделать, – сказала я. – Что их остановит, если они уже убили того, кого сами же объявили неприкосновенным и поклялись защищать?

– Сейчас их сдерживает только нелепое убеждение в том, что они не обычные убийцы, ибо совершили злодеяние из высоких побуждений. Они считают это делом чести.

– Делом чести? – изумилась Кальпурния.

– Они считают, что убить Цезаря – дело чести, но расправиться при этом и с нами, по их мнению, бесчестно.

– Ну что ж, их честь будет стоить им жизни! – заявила я.

Горе и ярость боролись в моем сердце, и в тот миг верх взяла ярость. Антоний развернулся и уставился на меня.

– Когда? – спросил он.

– Когда у нас хватит силы противостоять им, – ответила я.

– Боги позаботятся о времени и месте, – сказала Кальпурния.

– Нет. Цезарь и я! – поклялась я, глядя на убитого.

Я знала, что его дух, как и мой, не найдет покоя, пока убийцы живы.

– Сначала нужно утихомирить Рим, – заметил Антоний. – Нельзя допустить, чтобы город, о котором Цезарь так заботился, для которого столько сделал, разрушили в бессмысленных погромах. Когда эта опасность минует, мы начнем преследовать убийц. Но всему свое время.

– У нас есть целая жизнь, – сказала я.

– Я единственный консул, – продолжал Антоний. – Теперь я глава правительства, старший магистрат. Я должен, насколько возможно, взять управление в свои руки. Мы обезоружим заговорщиков и буквально, и иносказательно. Завтра я созову заседание сената.