– Я благодарю ваше величество и хочу заверить, что в случае с вашей столицей действительность превосходит слухи и ожидания. Воистину, это неведомое миру сокровище.

– И хорошо, что неведомое. Мы не хотим, чтобы известность привлекла сюда незваных гостей. Когда какое-то место становится слишком популярным, это разрушает его очарование – ты не находишь?

Она сделала жест, и появившийся из тени слуга принялся обмахивать ее огромным опахалом из окрашенных в алый, золотой и голубой цвета страусовых перьев. Словно в воздухе рядом с ней просияла радуга.

– Давай присядем.

Неспешно, медленными шагами, она подошла к каменному трону – единственному сиденью, способному выдержать ее вес. Тонкая ткань ее наряда позволяла разглядеть очертания ног – они показались мне толще, чем балки из ливанского кедра в моих покоях. А вот ступни, обутые в золотые сандалии, как и кисти рук, оказались на удивление маленькими.

Она со вздохом опустилась на трон, и окутывавшее ее одеяние словно тоже вздохнуло, опадая. Кисточки на концах шелковой бахромы подола качнулись, как колосья ячменя на ветру.

– Я прекрасно знаю, что этот юноша не твой брат, – спокойно промолвила она. – Но есть люди, готовые поверить ему, и их немало. И почему самозванцам всегда удается находить сторонников? Будет лучше, если мы разберемся с этим вопросом между собой. Я терпеть не могу ложь, и тем более меня возмущают те, кто поворачивается спиной к правде и следует за обманщиками!

Ее большие и глубокие темные глаза полыхнули черным огнем, обретя на миг суровую твердость обсидиана.

– Боюсь, это часть человеческой природы, – осторожно ответила я, не желая спорить с ней.

Разве мне самой не случалось обманывать и поддерживать обман? Но следует ли из этого, будто у меня, как утверждают иные, нет ни идеалов, ни чести? Невозможно вырасти при дворе и не утратить иллюзий в отношении человеческой природы. Не говоря уж о Цезаре… Если во мне оставалась некая толика веры в людей, ее разрушил именно он. Аманишакето же смогла ее сохранить. Видимо, если не считать изначальных врагов, ее никогда никто не предавал – ни друг, ни возлюбленный. А нас, женщин, горше всего сокрушает измена возлюбленного.

– В природе человека немало дурного, но зло надлежит пресекать и карать в зародыше, дабы оно не поднимало голову столь охотно! – заявила она, энергично кивая. – Плеть – отменное лекарство против злословия, воровства и буйства.

– Но ей не под силу врачевать ненависть, коварство и неблагодарность, – указала я.

– Да, – согласилась правительница, – это средство врачует тела, но не души. Однако царства разрушаются руками, а не мыслями. Пусть даже головы людей полны мерзостей, это не так уж важно до тех пор, пока их руки сложены на коленях.

Это звучало логично, и я рассмеялась:

– Полагаю, народу Мероэ посчастливилось иметь весьма разумную правительницу.

– А египтянам – находчивую, – рассмеялась моя сообразительная собеседница. – Наверное, нам стоит подумать о союзе.

Я внимательно приглядывалась к ней, но в сумраке изучить лицо собеседницы без того, чтобы назойливо и грубо таращиться, не представлялось возможным. Между тем мне хотелось перед началом серьезных переговоров составить как можно более полное представление о той, с кем предстоит их вести. Я полагала, что многое прочту по лицу, и в конце концов стала откровенно рассматривать Аманишакето.

Она, похоже, отнеслась к этому с пониманием и сама внимательно глядела на меня.

– Ты так молода, – промолвила нубийская правительница через некоторое время, – и так давно на троне. Правление – нелегкое дело. Это занятие будоражит воображение, во всяком случае, мое. Скажи, а ты и вправду намереваешься делить власть с братом – я имею в виду, с настоящим братом?

Живая гора плоти безмятежно улыбалась, однако вопрос задала острый и требовавший прямого ответа.