— Не знаю, как для кого, а для меня ты особенная.

— Степан Николаич, вот вы говорите а бы что, а на нас люди уже глядят, пересудов не оберёшься. Уж поезжайте себе с богом.

— Добре, Марылька. Я думаю, мы ещё поговорим с глазу на глаз. У меня есть, что сказать тебе. Важное для меня, и я надеюсь… что и для тебя это станет важным. Ты уже совсем взрослой становишься. Ну, так что, согласна поговорить по душам?

— Поговорим, Степан Николаич, поговорим. Только не теперь. А сейчас лучше уж поезжайте, ради бога, — умоляюще скороговоркой проговорила девушка, пытаясь поскорее закончить этот неприятный разговор с намёками.

Степан же слова Марыльки понял по-своему и, видя резон в словах девушки, не стал больше привлекать лишнего внимания.

— Ладно, Марылька, до встречи, — ласково попрощавшись и нехотя оторвав от девушки маслянистый взор, приказчик отошёл.

Сердце Марыльки тревожно билось. Хотя ничего такого и не произошло, но она чувствовала, что эта сегодняшняя встреча, оставившая на душе мерзкий осадок, только начало.

Навстречу Степану один из мужиков уже вёл под уздцы Буяна. Немного успокоившись, конь шумно дышал и громко фыркал, кося взглядом на работающих лошадок. Заметив приближение приказчика, Буян нервно застриг ушами и вскинул морду.

— Спокойно, Буян, спокойно, — тихо говорил Степан.

Он протянул руку и похлопал коня по шее. Как ни странно, но злости на Буяна у приказчика не было. Сам во всём виноват. А вот за то, что так удачно всё с Марылькой получилось, что удалось поговорить с ней и дать знать о своих чувствах, Степан в некоторой мере был даже благодарен Буяну.

Приказчик спешил в имение. Теперь его тревожило то, как себя поведёт пан Хилькевич, когда он, Степан, предстанет пред его очи ясные. Приказание-то не исполнено. А прошло, поди, часа два уж. Хочешь, не хочешь, но надо возвращаться. И хочешь, не хочешь, а придётся стерпеть спесивую выволочку разгневанного пана Хилькевича. Но то, что на этот раз и Прошке достанется с лихвой, тешило и согревало душу приказчика.

Спешившись, Степан некоторое время стоял в глубине двора и мрачно размышлял, переводил дух перед неприятным разговором. Наконец, собравшись с духом и понуро опустив голову, он поплёлся к дому. И только Степан протянул руку к входной двери, как она отворилась, и на крыльцо вышел сам пан Хилькевич, а за ним… и Прохор.

Вид у пана Хилькевича был весьма благодушный, даже, можно сказать, радостный.

— О, а вот и ты! А я уж было подумал, что мой приказчик начал хватку терять! Молодец, Степан Николаич, — весело забалагурил пан Хилькевич.

— Рад стараться, — ничего не понимая, растерянно произнёс Степан.

— А ведь догадался, стервец, Лявона послать! И от работы никого не оторвал, и наказ мой исполнил! — в шутку погрозил пальцем Семён Игнатьевич.

Степан совсем опешил. Он уже на уровне какого-то шестого чувства догадался, что, похоже, попал впросак и счёл за лучшее пока помолчать.

Пан Хилькевич пребывал в превосходном расположении духа. По Прошке тоже не скажешь, что получил нагоняй. Видя такой расклад, Степан замер и, не говоря ни слова, всё силился понять, что же, в конце концов, происходит. А Семен Игнатьевич меж тем продолжал:

— А каков этот старик, а? Настоящий живчик! И чарку успел пропустить, и Прошку найти, да ещё и ягод в панском лесу набрать. Ну, разумеется, «с моего позволения», так сказать, хе-хе-хе.

И тут до Степана вдруг дошло, что старый собака ловко и нагло его провёл. Осмелился обмануть самого приказчика! Он как угорелый носился по всей округе, шею себе чуть не свернул, а этот ненавистный лесник, сговорившись со старым пройдохой, давно уж явился сюда и рассиживается себе тут спокойненько. Да и барин хорош! Что-то не видать по ненавистной роже лесника, чтоб он опечален был панской опалой.