И была тады у нас корова. С виду — корова як корова. Молоко добре давала. Но уж шибко норовистая была. И хитрая! Точно, вся в хозяйку! А подоить её одна только Аксинья и могла. Никого другого и близко к себе не подпускала. Если придётся, то наши мужики все могут корову подоить, ну а я что, хуже всех? Попробовал несколько раз подоить, кали женка на барщине была, — с лихвой горя тяпнул. То хвостом мельтешит, то ногой по даёнке[25] взбрыкнёт, а то и вовсе убежит со двора.

И вот в один из летних деньков забегает к нам кума. Говорит, грибы пошли расти и зовёт Аксинью мою завтра с утра в лес идти. Ну, та и согласилась. Пошли они утром за грибами, а я по хозяйству корпаюсь. Вот уж и обеденное время подоспело. Коров на дойку пригнали, а грибников всё нет. Подождал я ещё немного, да и решил сам подоить эту шельму рогатую. А чтобы задурить скотине башку её хитрую, дай, думаю, тоже зраблю по-хитрому. Ну не может же такого быть, чтоб человек не перехитрил скотину! В общем, взял я, да и переоделся во всё Аксиньино. И хусткой обвязал голову, чтоб бороды не видать. Одни вочы оставил. И даже тряпок за пазуху напихал. У Аксиньи-то цыцки были — ого-го! Без них рогатая бестия сразу распознала бы подвох.

Подошёл я, значит, к хлеву, перекрестился, открываю ворота. Гляжу — рябая шельма таращит свои глаза на меня и аж жевать перестала. Видно, всё же заподозрила что-то. Ну, я вихлястой походкой прошёлся перед её мордой и думаю: пора за дело, пока она ещё до конца не допетрила что к чему. Только нагнулся к вымени, а на меня сзади кто-то прыг и давай сподницу[26] задирать. Я от переполоха аж онемел. В хлеве-то ворота прикрыты! Притемно! Не разобрать: хто да што! Думал, што чорт яки напал. А этот чорт уже и за пазуху норовит залезть. А я всё никак скумекать не могу, што ж это происходит: прицепилось што-то сзади и пытается задавить меня! И только когда тот «чорт» заговорил, да ещё и целоваться ко мне полез, до меня всё и дошло! Сосед! Пыхтит и разворачивает меня к себе. Это, наверное, штоб поцеловать. И таким это томным голоском: «Аксиньюшка, люба моя, я уж истомился с самого утра в хлеву тебя ожидать». Ну, думаю, вот и дождался!

— Дед, а что корова? — зная эту историю, Василь всё не унимался и задавал наводящие вопросы. Ему также приходилось покрикивать на тех, кто слишком громко хохотал и мешал слушать дальше.

— Хм, а што корове? Она таращилась удивлённо на нас, а у самой морда такая довольная была, што мне так и хотелось дать ей по той наглой морде даёнкой. Не её ведь за вымя таскали! Но сначала, думаю, надо с этим соседом разобраться. А как я с ним разберусь? Он на голову выше меня, да плечи, што в ворота еле пролазят. Ну, вот я тогда и решил, што одолеть я его в жисть не одолею, а вот огорошить — попробую. Увернулся, значит, я от его слюнявых поцелуйчиков, да и опустил хустинку с лица своего. А он-то всё ещё у меня за спиной. И никак, кобель, не поймёт, отчего это Аксинья упирается. По всему видать, не впервой корову вдвоём доили. Может, та и молока много давала, што для неё такие представления устраивали. Ага… на чём я там остановился? — переспросил Лявон.

От громкого смеха слушателей он даже немножко сбился с мысли, что крайне редко с ним бывало.

— Хустку опустил, чтоб борода видна была, — подсказали деду.

— Ага, точно. А борода у меня тогда пышная была да чернявая, не то што сейчас. Ну, опустил, значит, я тихонько с лица хусточку, сморщил рожу ужасную и глаза к переносице в одно место скосил. Поворачиваюсь к нему, а он и рад уж, думал, наверное, што Аксинья сейчас обнимать его будет! И снова, гидота, целоваться лезет. А я набрал полную грудь воздуха, да как зарычу зверем на него, да как вцеплюсь руками в его жиденькую бородку. Тут-то он и разглядел как следует личико «Аксиньи». А я рычу пуще прежнего да ещё делаю вид, што и загрызть его хочу. А у самого мысля мелькнула: если б со мной такое приключилось, то, наверное, сердце от страху сразу б разорвалось. Я в тот момент точно зверь-зверем был. А он стоит себе — и хоть бы што! Не вскрикнул, не дрогнул, с испугу к воротам не кинулся. Стоит на месте — и всё тут! Во, думаю, кремень мужик! Такого одними косыми глазками не испугаешь.

А в хлеве оглобля негожая валялась. Ещё до меня Аксинья притянула откуда-то, да и кинула там, авось пригодится. Ага. Деваться-то мне некуда. Надо ж начатое до конца доводить. Думаю, раз напужать не удалось, так хоть этой оглоблей со злости хрищену. Оттолкнул я его от себя, штоб оглоблю, значит, успеть схватить, и што-то мне в его облике странным показалось. В хлеве хоть и не так видно, как на дворе, однако ещё раз глянув на этого дояра, я сразу понял: задумка моя удалась на славу! Портки-то у соседушки от испуга шибко мокрые стали. Ну а тут и он сам начал в себя приходить. Оказывается, если людину врасплох сильно испугом взять, то он может на некоторое время онеметь и не двигаться. Вот соседушка и начал из такого онемения выходить. Тут уж и я не на шутку перетрухнул, ибо первое, што он проявил, это от страху истошно диким криком заорал. Испуг, значит, из него начал наружу лезть. Ну и с этим криком-воем, от которого потом у коровы понос приключился, рванул кобелина на двор. Теперь на моей стороне были все преимущества, потому как противник обратился в бегство. Но до оглобли я дотянуться уже не успевал: уж больно резво гад рванул. Да и гнаться следом было бесполезно. Единственное, што было под рукой — даёнка. Вот и запустил со всего размаху я этим ведром в широкие молодецкие плечи. И откуда силы столько взялось! Жалко, конечно… Такое ведёрко хорошее было, сам мастерил. Обручики ивовые не выдержали. Клёпки по всему двору разлетелись…

Вот, значит, как я вывел на чистую воду и жёнушку свою «верную», и соседа-кобеля, и корову-сводницу.

Все долго смеялись и живо обсуждали смекалку и «военную стратегию» деда Лявона.

— Дед, а расскажи ещё что-нибудь.

— Про огород, як в осень садили, — с разных сторон летели просьбы и заявки на очередную историю.

— Хватит уже. Час поздний. Пора и по хатам. А то утром проспите, а я виноват буду.

— Не проспим! Ну, хоть коротенько что-нибудь! — умоляюще ныли голоса.

— Ну, если коротенько, то слушайте. Наш Семён Игнатич на днях купил ещё одного крепостного. Да не простого, а молодого парубка, красивого и смелого. Насчёт красивого — это для девчат, а насчёт смелого — для наших оболтусов.

Услышав это известие, Марылька встрепенулась, даже, сама не зная отчего, забеспокоилась. Начала бросать по сторонам напряженные взгляды, порывалась встать и идти домой.

— Ты чего заёрзала? — Любаша легонько толкнула подругу локтем.

— Да так, ничего. Поздно уже, домой пора.

А вокруг разгорались страсти по поводу «местных оболтусов». Хлопцы смеялись и тыкали пальцами один на одного.