Лявон снова недоуменно пожал плечами и, попрощавшись с Марфой и Марылькой, вышел на улицу. Приказчик тоже вышел следом. При расставании дед, ещё раз задержав взгляд на Петре и легонько дотронувшись до его плеча, сочувственно произнёс:
— Удачи тебе, Кузьмич… И нехай Бог поможет тебе…
Немало поездил приказчик пана Хилькевича по Полесскому краю в поисках маститых знахарей. Многие брались ему помочь, но никому не удавалось снять проклятие ведьмы. Все они говорили, что на большой злобе приделано и очень сильно. И не знали они, кто мог бы помочь Петру. Беспомощно разводя руками, лишь в одном едины были: молиться надо и на божье милосердие уповать.
Петро вначале ещё надеялся избавиться от проклятия, денно и нощно молился, просил у Бога защиты, не забывая, однако, поминать лихом Серафиму. Если бы он только знал всю правду о насланной на него беде! Даже кошмарный сон не преподнёс бы ему более изощрённой правды. Если когда-то и суждено Петру отдать богу душу, то уж лучше пусть уйдёт в мир иной в неведении…
Совсем стал седой Петро Логинов. Осунулся, исхудал неимоверно, силушку свою потерял без времени и взор уж затуманено смотрел из впавших глаз. Вроде ничего и не болело, но слабость до дрожи в ногах и руках одолевала его, безразличие ко всему появилось. А в последнее время стал приказчик в синюю даль часто всматриваться. В невидящем взгляде манящая искорка появлялась. К себе звала эта даль, за горизонт небесный…
Похоронили Петра Кузьмича Логинова перед самой Масленицей. Всё село провожало панского приказчика в последний и неизведанный путь. Сказать, что люди любили или жалели Петра, поэтому всем селом, многочисленными кучками, стояли на кладбище — нет. Так уж повелось в сельской местности, что похороны были для людей своеобразным зрелищем. А если хоронили почитаемого или известного на селе человека, да ещё безвременно умершего и при загадочных обстоятельствах, то уж тут всякому непременно хотелось не пропустить такое чёрное событие.
Среди селян, собравшихся на похороны, то тут, то там шепотом произносилось имя старухи-ведьмы. А в том, что она чёрная ведьма и что именно она свела в могилу Петра Кузьмича, ни у кого сомнений уже не оставалось. Было лишь многократно возросшее чувство страха и ужаса перед этим чудовищем.
Мужики, соблюдая неписаный закон жития не говорить о покойниках худо, тихо судачили о том, каков будет новый приказчик. К Петру приноровились. Хоть и вспыльчив да горяч был, но всё по делу. А дело своё он знал. А вот как будут жить крепостные с новым приказчиком — ещё погадать надобно.
Бабы тихо скулили в перерывах между пересудами. Глядя на заливающуюся слезами Марыльку, они и сами не могли удержаться от голошения. Сама же Марфа уже не голосила по мужу. Она до этого выплакала все слёзы и душу. В нервном ступоре Марфа лишь покачивалась над гробом, пугая всех своим отрешённым видом. Здоровье её, и без того незавидное, окончательно подкосила кончина Петра.
Утеря кормильца являлась самым страшным ударом для любой семьи, и поэтому односельчане искренне жалели Марфу и особенно Марыльку. В пору семнадцатой весны на её девичьи плечи свалилась непосильная ноша поднять младших детей. На ослабевшую мать надежды совсем мало. Теперь ей, стройной и красивой девушке, придётся вместо мечтаний о романтической любви, думу тяжкую думать о хлебе насущном; думать о том, как жить дальше, как одеть малышей, как их прокормить.
Многие близкие сельчане, уходя с похорон, задерживались возле девушки:
— Мать гляди, Марыля. Если помощь какая надобна будет, скажи. Ну а младшенькие… В общем… вся надежда на тебя.
После поминок девушка долго стояла у порога своей хаты. Слёзы текли по щекам. На сердце противно скребли кошки, а в душе было мерзко и пусто. Чувство вины за участь отца не давало Марыльке покоя. Ей казалось, что если бы она постаралась, если бы собрала всю силу воли и если бы предприняла хоть что-то, то, наверное, смогла бы спасти отца! Что ж, теперь уже поздно! Наверное, судьбе-злодейке так было угодно…
Марылька до конца ещё даже и не представляла, что будет дальше и как она сможет справиться с выпавшими на её долю испытаниями. Сейчас она не просто стояла у порога своей хаты, она стояла у порога другой жизни. Если бы можно было повернуть время вспять! Если бы можно… Но ничего изменить уже нельзя! И дороги назад уже нет!
А какие сомнения терзали несчастную девушку, было ведомо одной лишь ей…
Глава 6
До рассвета оставалось совсем немного времени. Небо из черно-звездного постепенно становилось темно-серым. Всё вокруг тоже прояснялось в темно-серых тонах. Лишь кое-где не растаявший снег выделялся светлыми островками среди лесного сумрака.
Прохор осторожно пробирался к месту глухариных токовищ. Он уже в который раз пытает счастья в охоте на глухаря, но пока всё безрезультатно. Видимо, сноровки у парня ещё маловато в этом деле. Весь его опыт заключался в наблюдении за действиями пана Войховского, для которого он дважды разведывал глухариные токовища и дважды сопровождал на охоте, а также нескольких попыток самостоятельно добыть эту осторожную птицу. Егор же Спиридонович оба раза удивлял молодого охотника своей грациозностью и мастерством, с каким скрадывал поющего петуха, и оба раза он завершал свои подходы удачным выстрелом.
Сегодня Прохор тоже должен был сопровождать пана Войховского на глухариную охоту, но ещё с вечера Егору Спиридоновичу что-то нездоровилось, и утром он остался дома. Хотя Прохор и сожалел по поводу незначительного недомогания Егора Спиридоновича, но в то же время он втайне был рад такому повороту. Ведь теперь ему представилась возможность ещё раз самостоятельно попытать охотничьего счастья. Пан Войховский от души пожелал Прохору на этот раз добыть своего первого и самого большого петуха. Трофей, естественно, должен пойти на панскую кухню.
Ещё после первой удачной охоты, весьма довольный добытым трофеем пан Войховский, не скупясь, учил Прохора тонкостям скрадывания глухаря, делился секретами этого редкого промысла. Так он поведал ему, что глухариная песня делится на две части. Сначала раздаются несмелые щелчки и «тэканья», при которых птица часто замолкает и прислушивается. Затем эти щелчки раздаются быстрее и смелее. Постепенно глухарь входит в песенный азарт, но охотнику двигаться на этой песне ещё ни в коем случае нельзя. Это — первый такт. И лишь когда упоённый пением бородач переходит ко второй части своего сольного выступления, вот тут-то надо быть начеку. Как только начинается своеобразное точение или, как говорят полешуки, «косовица», только тогда-то и глохнет на время глухарь. А называют эту часть песни косовицей, потому что уж очень звуки похожи на те, что раздаются на сенокосах. И ещё очень важно для охотника уметь определять начало и концовку этого периода пения, потому что именно за это время есть шанс приблизиться к птице на несколько шагов. Не рассчитал на мгновение — и всё насмарку!