Дай мне силы, думал Лерой, сжимая зубы. Не дай мне увидеть, как он делает с нею – что-либо. Я отдаю себе отчет, что прошу ради собственного морального удобства. Я, как всегда, эгоист. Но пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста – не дай мне это увидеть. Мудрость? Нет у меня мудрости. Человеколюбие? Я не щедр. Милосердие? Да, наверное завалялось где-нибудь, надо бы поискать. Намерения, обещания в обмен на исполнение просьбы? Это только себя обманывать. Я ничего не могу Тебе предложить взамен, ничего не могу обещать – вот настолько я жалок и низок. Я – грязный грешник, и смерть смотрит мне в лицо, такие дела. С любой логической точки зрения, я Тебе не нужен, совершенно бесполезен. Но мы ведь не логику здесь обсуждаем. Любовь? Есть такое. Вера? Странно даже, но, оказывается, много. Так вот – это не требование и не торговля. Это просто мольба. Мольба. Пожалуйста. Пожалуйста. Я не могу сказать, что слеп. Глуповат и непокорен и жесток и низок и ненаблюдателен и неблагодарен, но не слеп, далеко не слеп, что автоматически делает меня виноватым. Потому что я знаю, что творю. Я понимаю, что это плохо, и все равно делаю. Пожалуйста. Пожалуйста.

Реальность вернулась, рыча как трансатлантический лайнер, реверсирующий турбины после того, как колеса коснулись посадочной полосы.

– Это что такое было – не молитва ли, Детектив Лерой? – спросил Ладлоу с холодным, почти научным, удивлением. – Губы шевелятся, глаза закрыты … Я просто спрашиваю … Мне любопытно, – добавил он насмешливо. – Готовишься встретить Того, Кто Тебя Создал?

– Нет, – откликнулся Ладлоу. – Не люблю оставлять концы.

– Интересно, – сказал Ладлоу. – Оба мы знаем, что ты вот-вот умрешь, поэтому вранье исключено. Удивительно, как правдивы делаются люди перед смертью. Ну, хорошо. Скажи мне, если есть на свете Бог, почему он тебя не защищает в данный момент? Почему Он позволяет мне, убежденному атеисту, отобрать жизнь у одного из поклоняющихся Ему?

– А я откуда знаю, – раздраженно сказал Лерой. – Я – не Он. Я – это я.

– А я ведь был когда-то христианин, – сказал Ладлоу, улыбаясь. – Пел, между прочим, в хоре. А однажды, было мне восемнадцать лет, я слушал речь одного евангелиста. И в процессе слушания вдруг осознал, что все, что он говорит – нонсенс, и что мне необходимо обо всем этом подумать – раньше не думал.

– Весьма занятная история, – одобрил Лерой. – Очень поучительно. Тебе следует послать ее Канцлеру Школ Нью-Йорка. Пусть поставят в программу.

– Я знал, что тебе понравится. Ты когда-нибудь изучал эволюцию? Всерьез, я имею в виду? Не как ее в школе изучают, а всерьез?

– Конечно, – откликнулся Лерой. – В школе ничему на самом деле не учат, кроме использования презервативов. Ты, наверное, набрался знаний об эволюции во время пребывания в зоопарке. Зачем ушел? Компания разонравилась?

– Я позволяю тебе говорить, – сказал Ладлоу, – из любопытства. За всю мою жизнь я ни разу не нашел данных, указывающего хотя бы косвенно на существование Бога. В твоем случае, очевидно, такие данные были. Ты все-таки профессиональный сыщик, посему логично было бы предположить, что ты такими данными располагаешь?

– Какими данными? – спросил Лерой. – Отпечатками Его пальцев, что ли? Или же тебя интересует ДНК?

– Видишь, ты не можешь даже конструктивно подойти к теме, – сказал Ладлоу. – Я задал тебе простой вопрос, и ты сразу сползаешь в сарказм. Христианские теории не выдерживают близкого разглядывания.

– Разглядывание требует времени и непредвзятости, – возразил Лерой. – Я не берусь обратить тебя в христианство за один вечер. Мне понадобится по крайней мере неделя, и нам следует перебраться в место, более располагающее к теологическому инструктажу.

Ладлоу рассмеялся.

– Это хорошо, что у тебя есть чувство юмора, – сказал он, – хоть и поверхностное. Возможно, ты был бы здравомыслящим человеком, если бы избавился от суеверий.

– Не выйдет, – сказал Лерой. – Вера есть врожденное человеческое качество. Даже ты во что-нибудь да веришь.

Ладлоу пожал плечами.

– Скорее всего да. Я верю, что человечество есть единое целое, и что религиозный инстинкт есть просто инстинкт самосохранения. Я также верю, что людям рациональным следует бороться с инстинктами. Когда инстинкты побеждены, многие вещи становятся вдруг ясными и понятными. Например, самое большое, самое утонченное удовольствие, известное человеку – возможность иметь абсолютную власть над другим человеком. Власть не есть средство, Лерой – это цель. Когда ты понимаешь, что ни рая ни ада нет, и загробной жизни тоже, ты осознаешь, что все, чего следует бояться – законы, придуманные человеком.

– Тоже вещь вполне солидная, – предположил Лерой.