Вторжение гуннов в Галлию

Тем временем умер Феодосий II, и его преемник — воинственный Марциан — осенью 450 года отказался платить дань гуннам. Вероятно, эта решительность помогла Аттиле принять решение: теперь он был намерен обратить силу своего оружия против слабого государства Валентиниана, вместо того чтобы возобновлять нападения на истощенные земли Иллирии, на которые он так часто совершал опустошительные набеги. Было и еще одно соображение, подталкивающее его к началу галльской кампании. Король вандалов прислал подарки королю гуннов, всеми силами стараясь повернуть его против вестготов. Гейзерих опасался мести Теодориха за ужасное обращение с его дочерью и желал уничтожить или хотя бы ослабить вестготов. Современник, хорошо осведомленный о дипломатических интригах при дворе гуннов, писал, что Аттила вторгся в Галлию, чтобы «сделать одолжение Гейзериху». Но это был лишь один из мотивов. Аттила был слишком хитер, чтобы раскрыть все свои планы. Он должен был принять меры, чтобы не допустить союза римлян и готов, и притворялся дружелюбным по отношению к обоим. Он написал в Тулузу, что его экспедиция направлена против врагов готов, а в Равенну — что хочет уничтожить врагов римлян.

В самом начале 451 года он выступил в поход с большой армией, состоящей не только из гуннов, но и из сил его германских^{64} подданных. В нее входили гепиды с гор Дакии под командованием своего короля Ардариха, остготы, которыми командовали три вождя — Валамир, Теодимир и Видимир, ругии с верховьев Тисы, скиры из Галиции, герулы с берегов Понта Эвксинского, тюринги, аланы и др. Достигнув Рейна, они соединились с отрядом бургундов, которые жили к востоку от этой реки, и рипуарских франков. Армия Аттилы вторглась в провинции Белгики, 7 апреля взяла Диводур (Мец), захватила много других городов и опустошила их окрестности. Неясно, действительно ли Аэций поверил в свою безопасность, получив письмо Аттилы, утверждавшее, что гунны не намереваются нападать на римские территории. Представляется определенным лишь одно: приготовления Аэция были поспешными и делались в последний момент. Войска, которые он смог собрать, были недостаточными для отражения наступления огромной армии Аттилы. На призыв Аэция откликнулись салические франки, часть рипуарских франков, бургунды Савойи и кельты Арморики. Но шанс на безопасность и победу зависел от обеспечения союза с вестготами, которые решили сохранять нейтралитет.

Авит был выбран Аэцием для выполнения нелегкой миссии — убедить Теодориха выступить. Он достиг успеха, хотя не вполне ясно: объясняется ли этот успех дипломатическими талантами Авита или тем фактом, что Аттила уже направлялся к Луаре. В окрестностях современного Балансе^{65} было небольшое поселение аланов, и их правитель тайно согласился помочь Аттиле завладеть городом Ценаб (Цивитас Аврелианум). Тогдашней целью Аттилы был именно Ценаб (совр. Орлеан), и первой стратегической целью поспешного альянса римлян и готов было помешать гуннам достичь его. Рассказы о происшедших событиях противоречивы. Правда, вероятно, заключается в том, что смешанная армия — Аэция и его союзников вестготов под командованием Теодориха, которого сопровождал его сын Торисмунд, — достигла города раньше, нежели к нему подошли гунны. Аттила сразу понял, что он только накличет на себя беду, если попытается напасть на этот хорошо укрепленный город. Ему оставалось только отступить. Так летом 451 года Аэций одержал бескровную стратегическую победу.

Обычно утверждали, что Аттила осадил Ценаб (Цивитас Аврелианум), и тут существуют две версии. Согласно одной из них, он был уже очень близок к захвату, когда появилась армия римлян и вестготов и спасла его в последний момент. Согласно другой, гунны уже были в городе, когда прибыли спасители и вытеснили их. Обе версии основаны на церковных источниках Орлеана, в которых основное внимание уделяется не исторической достоверности, а чудесам, которые творил орлеанский епископ святой Аниан. Источники вроде бы имели раннее происхождение, но недавно Круш доказал, что они являются компиляцией VIII века. и два варианта повествования являются всего лишь двумя версиями одной и той же церковной традиции, прославляющей деяния святого Аниана. Должны ли мы выбрать одну из версий? На мой взгляд, это совершенно непринципиально. Тем более что существует еще и третья возможность — обе версии могут быть ложными. Обратившись к трудам готского историка Иордана, который писал веком позже, мы не находим ни слова об осаде Орлеана. Этот город присутствует в его рассказе, но его версия не просто не упоминает, но определенно исключает осаду. По Иордану, Аэций сделал именно то, что мы могли бы от него ожидать, — укрепил Орлеан до подхода Аттилы, до столкновения между двумя армиями. Рассказ Иордана, насколько я понимаю, подразумевает, что армии Аэция и его союзников ожидали в Орлеане, чтобы дать отпор гуннам. И Аттила не только не смог напасть на Орлеан, но вообще не осмелился выступить против союзнической армии, которая оказалась значительно больше и сильнее, чем он ожидал. Он отступил на восток к Трикассу^{66}. У меня практически нет сомнений в том, что все именно так и было. Ценаб (Орлеан) оказался под угрозой, но его никто не осаждал и никто не штурмовал. Вероятно, жители какое-то время волновались — ведь опасность действительно была вполне реальной. И нетрудно поверить, что епископ Ценаба Аниан действительно оказывал благотворное влияние, успокаивая умы и сердца людей и поддерживая в них надежду на божественную защиту. И если деятельность епископа в этот кризисный период произвела неизгладимое впечатление на горожан, это вполне вписывается в легенду. Предание о его хорошей работе и добрых делах следовало усилить, сделать необыкновенным, волнующим, чудесным, представив город в агонии опасности со стороны осадивших — или даже захвативших его — гуннов. А спасли его молитвы святого. Можно также отметить, что вторжение гуннов в Галлию стимулировало не только мифологическое творчество германцев, но и мифопоэтическую изобретательность церкви. Вряд ли можно найти город, находившийся в реальной или возможной опасности со стороны гуннов Аттилы, в котором не было бы легенды о вмешательстве свыше. В Париже (тогда Лютеция), к примеру, куда Аттила и близко не подходил, утверждали, что к горожанам явилась святая Женевьева и заверила их, что опасности нет.

Союзникам было недостаточно просто остановить гуннов и повернуть их назад. Они должны были, по возможности, нанести им удар. Они настигли Аттилу близ Труа, на важном пересечении дорог, и состоялось сражение к северу от города в районе locus Mauriacus — место невозможно идентифицировать с полной уверенностью, возможно, это где-то возле Мери-сюр-Сен. Сражение, начавшееся во второй половине дня, продолжилось ночью. Было много убитых, среди них — король Теодорих. На следующий день римляне обнаружили, что Аттила успел сильно укрепить свои позиции. Утверждают, что он даже приготовил погребальный костер, в котором был готов сгореть, чтобы не попасть в руки противника. Торисмунд, желавший отомстить за смерть отца, рвался в бой. Но такие действия не соответствовали политике Аэция. Ему не нужно было уничтожать гуннов, которых он на протяжении всей своей карьеры использовал в интересах империи. Да и не в его интересах было повышение престижа вестготских союзников. Поэтому он убедил Торисмунда как можно быстрее вернуться в Тулузу, иначе братья, воспользовавшись его отсутствием, могут оспорить его права на королевский сан. Он также убедил франков вернуться на свои земли. Избавившись от сильных союзников, он мог беспрепятственно проводить собственную политику и позволил Аттиле спастись вместе с остатками его войска.

Это сражение часто ошибочно называют битвой при Шалоне, но Шалон-сюр-Марн (тогда Каталаунум) находится довольно далеко. Правильнее назвать его сражением при Труа^{67}. Обе стороны понесли большие потери, но в сложившихся обстоятельствах это был триумф защитников Галлии, способствовавший отступлению врага. Но обратите внимание на тот факт, что стратегически оно лишь усилило отпор, который гунны уже получили, и ускорило их уход. Потери гуннов даже по самым низким оценкам оказались очень тяжелыми, главным итогом сражения стал моральный удар по престижу власти Аттилы. Если бы Аэций позволил гуннам уйти и не стал их преследовать, моральный эффект был бы намного меньше: возможно, это и было главным соображением, заставившим Аэция преследовать врага. Важно понимать, что сражение при locus Mauriacus не было начато от отчаяния или безнадежности. И полагаю, мы можем быть уверены, что шансы были не против Аэция, иначе он не стал бы напрашиваться на неприятности и ввязываться в бой.

Учитывая сказанное, этому сражению невозможно придать историческую важность, которую ему обычно приписывают. Оно всегда находилось в ряду великих битв, решавших судьбы народов и определявших ход истории. Но судьба вторжения Аттилы была решена до сражения. Его решила стратегия Аэция. Армию Аттилы ожидало полное уничтожение, при этом маловероятно, чтобы Аэций и его союзники подвергались серьезной опасности.^{68}

Стратегия римлянина была изначально неизмеримо эффективнее, и вместе с тем все указывает на то, что Аттила не обладал большими стратегическими талантами. Сравните бесплодность этого монгольского вторжения в Галлию с великолепно задуманной и превосходно исполненной стратегией, характерной для великого нашествия монголов в Восточную Европу в середине XIII века. Очевидный контраст подтверждает правоту моих слов: Аттила не был стратегом. Этому историческому факту доселе не придавали должного значения.

Но если мы не признаем за битвой при Труа^{69} ее претензии на звание величайшего сражения в истории, вы вправе ожидать, что я перенесу на всю кампанию значение, которое отказался придать отдельному эпизоду. Но разве можно утверждать, что это вторжение и вся кампания, рассматриваемая в целом, приобрела пропорции мирового кризиса? Опасность была вовсе не так велика, как это обычно предполагалось. Если бы Аттила одержал победу, если бы он победил римлян и вестготов в Орлеане, если бы он получил Галлию и перевел — а у нас нет доказательств того, что его план был именно таков, — резиденцию правительства и весь свой народ с Тисы на Сену или Луару, нет никаких оснований утверждать, что ход истории претерпел бы серьезные изменения. Поскольку правление гуннов в Галлии могло продлиться не более года или двух — оно не смогло бы пережить смерти великого короля, от ума и личных качеств которого зависело. Нисколько не приуменьшая заслуг Аэция и Теодориха, мы должны признать, что опасность, которую они предотвратили, была совсем другого порядка, и на кону стояли неизмеримо меньшие ставки, чем на полях Платей^{70} или Метавра^{71}. Если бы Аттила одержал победу в своей кампании, возможно, он сумел бы добиться, чтобы ему отдали Гонорию, и, если бы от этого союза родился сын и был провозглашен августом Галлии, гунн смог бы оказать серьезное влияние на судьбы страны. Но это влияние совершенно не обязательно должно было быть антиримским.

Вторжение гуннов в Италию

Аттиле потребовалось немного времени, чтобы воспылать жаждой мести за нанесенный ему неожиданный удар. Он уже в следующем 452 году снова выступил сторонником августы Гонории, потребовал отдать ему невесту и вторгся в Италию. Теперь перед гуннами пала Аквилея, она была сровнена с землей и больше не отстраивалась: в следующем веке от нее не осталось и следа^{72}. Верона и Вицетия (Виченца) не разделили ее судьбу, но оказались беззащитными перед насилием захватчиков, а Тицинум (Павия) и Медиолан (Милан) были вынуждены купить избавление от огня и меча.

Теперь для Аттилы был открыт путь к Риму. Аэций со всеми войсками, которые ему удалось собрать, мог находиться где-то поблизости, но все же не был достаточно силен, чтобы ввязываться в бой. Но территории Италии, расположенные к югу от По, и сам Рим были избавлены от присутствия гуннов. Согласно преданию, Италия должна благодарить за это не Аэция, а римского епископа Льва I. Император, находившийся в Риме, послал Льва I и двух ведущих сенаторов — Авиена и Тригетия на переговоры с гуннами. Тригетий уже имел дипломатический опыт. Он вел переговоры с Гейзерихом в 435 году. Епископ Лев был весьма впечатляющей фигурой, и, судя по всему, именно ему удалось уговорить Аттилу отступить. Его поддержали высшие силы. Утверждают, что Аттиле явились апостолы Петр и Павел и угрозами заставили его покинуть итальянскую землю.

Факт посольства отрицать невозможно. Выдающиеся послы посетили лагерь гуннов, разбитый на южном берегу озера Гарда. Также нам точно известно, что Аттила неожиданно отступил. Но нам неведомо, какие соображения заставили его это сделать. Неразумно было бы предполагать, что этот король варваров прислушался к доводам или угрозам церкви. Император отказался отдать ему Гонорию, и не сохранилось никаких записей о денежных выплатах. Достойные доверия хроники предлагают нам другой рассказ, который не противоречит факту отправки посольства, но объясняет причины, заставившие Аттилу отнестись к нему благосклонно. Среди варваров начался мор, у них наблюдалась нехватка продовольствия. В то же время прибыли войска, посланные Марцианом с Востока на помощь Италии. Если в армии варваров действительно была чума и если с Востока подошла помощь, понятно, почему Аттила был вынужден уйти. Но какими бы ни были условия, Аттила даже не пытался притворяться, что мир будет постоянным. Вопрос с Гонорией так и не был урегулирован, и Аттила угрожал, что будет возвращаться снова и снова, пока ему не отдадут невесту вместе с изрядной долей имперской собственности.

Смерть Аттилы и крах империи

Аттила всего лишь на год пережил свою итальянскую экспедицию. Его приближенные однажды утром обнаружили короля мертвым в постели, а женщина, на которой он женился накануне^{73}, сидела рядом в слезах. Смерть Аттилы приписали разорвавшейся артерии, однако ходили упорные слухи, что он был убит во сне молодой женой.

Со смертью Аттилы империя гуннов, в которой не было сплоченности, почти сразу развалилась. Среди многочисленного потомства короля не было ни одного отпрыска, обладавшего командными способностями, достаточно сильного, чтобы устранить братьев и занять место отца. Поэтому сыновья предложили поделить империю на части. Это был шанс для германских вассалов, которые решили не позволить разделить себя между разными хозяевами, как стада скота. Мятеж возглавил Ардарих — гепид, главный советник Аттилы. В Паннонии — у реки Недао^{74} — в 454 году состоялось сражение, и коалиция германских вассалов — гепидов, остготов, ругиев, херулов и других — нанесла решающее поражение гуннам. Вполне вероятно, что германцы получили одобрение и поддержку от императора Марциана.

Это важнейшее событие привело к существенным изменениям в географическом размещении варваров. Гунны оказались разбросанными по обширной территории. Одни остались на западе, другие — и таковых было большинство — бежали в регионы, расположенные к северу от нижнего течения Дуная, где мы их некоторое время спустя находим живущими под управлением двух сыновей Аттилы и играющими немалую роль в беспокойной истории фракийских провинций. Гепиды распространили свое могущество на всю Дакию, а также на равнины между Тисой и Дунаем, которые были местом обитания гуннов. Император Марциан был глубоко заинтересован в новом размещении германских народов, и его дипломатия была нацелена на расположение их таким образом, чтобы они взаимно контролировали и сдерживали друг друга. Он, судя по всему, заключил союз с гепидами, которые продемонстрировали удивительное постоянство. Император выделил остготам поселения в Северной Паннонии — они стали членами федерации империи. Ругии стали жить на северном берегу Дуная — напротив провинции Норик, и тоже через некоторое время вошли в империю на федеративных началах. Скиры устроились восточнее и были северными соседями и врагами остготов Паннонии. Герулы нашли для себя территории в этом же районе — возможно, между скирами и ругиями. Но из всех этих народов шел постоянный приток в Римскую империю людей, желающих послужить на военной службе. В малонаселенных^{75} провинциях Иллирия и Фракия было место и потребность в новых поселенцах. Ругии устроились в районах городов Визи^{76}  и Аркадиополь^{77}, скиры — в Нижней Мёзии.

Сражение при Недао имело намного большее значение, чем битва при Труа^{78}. Катастрофа гуннской власти была неизбежна, потому что само общественное устройство гуннов и их социальные инстинкты противились концентрации и организации, — а ведь только они могли поддержать постоянство их империи. Но ничуть не менее важным было то, что катастрофа наступила именно в этот момент — это было важным и для германских народов, и для империи. Хотя гуннская власть исчезла, канула в бездну, из которой так внезапно возникла, поразмыслив, мы увидим, что она оказала глубокое влияние на ход истории. Вторжение кочевников в IV веке ускорило выход вестготов из Дакии на Балканы, привело к катастрофе в битве при Адрианополе (378) и, можно сказать, определило всю цепь событий вестготской истории. Но, помимо этих особых последствий гуннского вторжения, империя гуннов сыграла важную роль в европейской истории. Она помогла замедлить процесс расчленения германцами Римской империи. Это было сделано двумя путями: во-первых, контролируя и сдерживая восточногерманские племена за Дунаем, угрожавшие Римской империи, а во-вторых, постоянно снабжая римских военачальников наемниками, доказавшими свою высокую ценность в борьбе с германскими противниками. Опустошение некоторых римских провинций гуннами в последние годы правления Феодосия II и Валентиниана III можно считать потерей, которую многократно компенсировала поддержка, которую гуннское оружие много лет оказывало империи. Тем более если мы вспомним, что, как показали последующие события, если бы не было гуннов, германцы совершили бы то же самое. Замедление процесса распада империи, позволившее имперскому правительству дольше продержаться на тех территориях, которым судьбой было предназначено в конце концов превратиться в германские королевства, было в интересах цивилизации. Германцы, которые почти во всех случаях были вынуждены сначала утверждаться на имперской территории на федеративных началах и потом постепенно превращали свое зависимое положение в независимое, могли лучше понять римский порядок и римскую цивилизацию, чем если бы их завоевания были не такими медленными и трудными.