— Вы не имеете права читать это письмо! Оно не вам написано. Поль не должен был вам его отдавать.
— Дуреха! Я сразу заметил что-то странное в поведении твоего брата. И он недолго сопротивлялся. Как ты можешь писать такую чушь? В тебе никакого стыда не осталось? Ты так и не поняла, что он просто над тобой посмеялся?
— Это неправда! Винсент любит меня. Так же как и я его.
— Теперь, когда он получил что хотел и обесчестил тебя, ты его больше не интересуешь. Ты его никогда не увидишь. Вот что я сделаю с твоим письмом!
Он смял листок, потом разорвал на мелкие клочки, которые бросил мне в лицо.
— Мы с Винсентом найдем друг друга, и вы не сможете нам помешать. Ваши ничтожные усилия не сумеют разлучить нас, потому что мы сердце и дыхание друг друга. Я буду его женой и выношу его детей.
Отец поднял руку, как будто снова собирался ударить меня, но я не шелохнулась, не попыталась защититься или уклониться от надвигающегося удара. Наоборот, я смело выпрямилась, стоя лицом к лицу, и смотрела ему в глаза с улыбкой на губах. Он опустил руку.
— Отныне ты будешь иметь дело только с Луизой и со мной!
Он вышел, заперев дверь на ключ. Я осталась одна — как еще никто не бывал один; голова закружилась, мне пришлось опереться о стул, чтобы не рухнуть, я погружалась в глубокую шахту, свет надо мной мерк, наверно, так чувствует себя человек, которого погребают заживо. В самом центре мироздания, между Антаресом и Альдебараном, не больше шума, чем в этом средоточии тишины. К несчастью, я разлепила веки и оказалась в моей запертой комнате, этом жилом кладбище.
Не будь Винсента, не будь его картин, которые возвращали мне надежду и свет, я бы выбросилась в окно; ничто больше не удерживало меня на земле. Если я исчезну, кроме Винсента, кому обо мне горевать? Кто подумает обо мне? Я должна жить ради него. Я не прикоснулась к еде, аппетита больше не было.
Вечером отец увидел, что я не притронулась к подносу, и приказал Луизе оставить его на месте. Он решил, что я хочу уморить себя голодом, но я просто показывала, что порвала с этой ненавистной семьей и не желала больше делить с ними что бы то ни было. На следующее утро голод вынудил меня съесть холодную ножку. Если я останусь здесь, если я приму его закон, то с моими надеждами покончено.
Я должна найти Винсента. Что бы ни случилось, я должна убежать из этой тюрьмы. Отец так боится скандала и пересудов, что не осмелится пожаловаться жандармам и выставить себя на посмешище: это убьет его. Его угрозы — блеф. Скорее он уступит, чем я.
Открыв дверь, Луиза потом тщательнейшим образом запирает ее за собой. Но чаще всего поднос мне приносит отец и сам провожает меня в ванную или следит за мной во время ежедневной прогулки. Мы не обмениваемся ни единым словом. Когда он обращается ко мне, я делаю вид, что не слышу, и не отвечаю. Позавчера я попросила дать мне книги, любые, пусть даже газеты, мне же нужно что-то читать, чтобы отвлечься, или я сойду с ума.
— Ты уже прочла Библию?
— Мне это не слишком интересно.
— Ты не права. Это чтение пойдет тебе только на пользу.
Это он не прав. Из-за его строгости мне нечем заняться, кроме как думать о Винсенте. Денно и нощно. Он ни на миг не покидает моего сознания, сопровождая любое, самое обыденное движение, ограниченное несколькими квадратными метрами моей камеры. Я смыкаю веки, и его картины заливают меня своим сиянием. Когда они проходят перед моими закрытыми глазами, я наконец начинаю понимать те замечания, которые он бросал и на которые я в тот момент не обратила внимания: его поиски спонтанно появляющегося цвета,