Странно, но никто даже не улыбнется.
Меня отодвигают двое плечистых ребят в пуховиках.
— Иван, разреши нам! Мы пройдем, вот увидишь!
— Не разрешаю! — отрезает Бранников. — Что с Костей стало, видите? Артем вообще без сознания. Не разрешаю! Утром прилетит вертолет — тогда у вас будет шанс.
Я оглядываюсь. Бранникову сейчас не до меня, его «героям» тоже… Гриша! Ну конечно, Гриша. Вот кто нам сейчас все расскажет.
Черенков стоит возле милицейского «бобика», прикрывая ладонью нос, и задумчиво смотрит на пять освещенных окон. Я трогаю его за рукав. Гриша вздрагивает.
Очнись. Идем, расскажешь, что тут приключилось.
Мы подходим к Элли, которая, подняв воротник шубки и пританцовывая, одновременно пытается согреть свои руки, дыша на них сквозь тонкие вязаные перчатки.
— Я не очень-то, честно говоря, понял, что произошло, — говорит Гриша. — Два «героя», обвязавшись веревками и почему-то с портативными рациями за плечами — хотя там идти всего ничего до дверей, громкий разговор, и тот слышен — пошли к этому злополучному корпусу, но на полдороге один вдруг круто повернулся и побежал назад, а другой, Артем, прошел еще метра три, зашатался и упал. Его вытащили веревками. Первый, когда его поймали, — он судя по скорости, далеко разогнался — все повторял трясущимися губами: «Фобос и Деймос! Фобос и Деймос!» А потом начал плакать и запросился домой, к маме. Артема… Но это вы, наверное, уже и сами видели.
— Фобос и Деймос… — тихо повторяет Элли. — В переводе с древнегреческого — Страх и Ужас.
Гриша бросает на нее быстрый взгляд — подумаешь, эрудитка нашлась! и машет рукой в сторону очкарика, над которым багрово клубятся выхлопные газы «бобика»: — Тут, кстати, председатель нашей комиссии ошивается. Тебе, наверное, следует…
Я сам знаю, что мне следует.
— Оставляю нашу Прекрасную Даму на твое попечение. Не попадайтесь на глаза командиру и вообще никуда стегала не уходите.
Авось в суматохе Элли не заметят. Не хочется начинать со скандала.
Председатель разговаривает о чем-то с двумя спасателями. А какой-то чудак в осеннем пальто и тонкой вязаной шапочке «петушок» тянет в темноту упирающегося Бранникова. Вывел за границу освещенного фарами машин сектора и показывает ему что-то на крыше, как раз над освещенными окнами.
— Позвольте представиться: Полиномов Павел Андреевич, главный эксперт комиссии по расследованию, — говорю я председателю, воспользовавшись паузой в его беседе со спасателями. Те, словно испугавшись чего-то, сразу же исчезают в темноте. Председатель снимает почему-то не перчатку, а очки, и протягивает мне руку.
— Сапсанов, Анатолий Михайлович.
Я тоже не снимаю перчатку. Когда мороз за двадцать, некоторые правила этикета вымерзают, словно нежные плодовые деревья.
— Вы только что прибыли? Нехорошие дела тут творятся, — говорит Сапсанов, не давая мне ответить на свой же вопрос. — Двух женщин сегодня вечером увезла «скорая» с непонятно каким диагнозом. Тоже пытались пройти, — машет он рукой в сторону корпуса. — Я говорю командиру спасателей: «Не повторяйте ошибок, поберегите ладей». А он в ответ: «Риск наша работа». Разве так можно?
Две последние фразы Сапсанов произносит намеренно громко, чтобы стоящий невдалеке Бранников их тоже услышал.