Он помолчал и, зажмурившись, пробормотал:
— Как они все достали!
— Процентов пятьдесят всех любовных переживаний — результат нашего собственного разыгравшегося воображения, процентов двадцать — самовнушение, остальное — химия, — сообщила Виктория, видимо, именно так представляя себе утешительные вести для человека, который пересек всю Америку, набил вертолет самыми дорогими адвокатами для того, чтобы обнаружить под пальмой любовное гнездышко своих сотрудников.
— Вот что такое, например, червона рута? — продолжала Вика, когда Павел принес со стола к бассейну тапас с креветками и несколько баночек колы.
— Какая еще червона рута? — удивился он.
— В каждой культуре есть знаковые символы и коды, которые имеют прочный круг ассоциаций. Нет сомнений в том, что для украинской культуры, да и для всего постсоветского пространства пока еще, словосочетание «червона рута» прочно ассоциируется с одноименной песней Софии Ротару и с признанием в любви. Эти двое сколько угодно могли слушать и переводить Тома Вейтса, разоблачать творчество Адель или Эми Уайнхауз, но червона рута есть червона рута, и тут уж код, как бантик, прибит гвоздем к макушке. После этого появляется всякая дребедень: «искали тайный смысл», «играли с огнем», «находили друг друга глазами». Потом начинается двойная речь, обращенная своим тайным смыслом только к одному собеседнику, а потом диалогические единства, которые не распадались даже в условиях легкой светской беседы, изначально построенной как полилог. Эти двое ведут разговор только друг с другом, им не мешает ни присутствие свидетелей, ни расстояние, ни наличие жениха, ни внезапный приезд жены. Они фактически умудрялись говорить и слышать друг друга в ситуации почти полного отсутствия условий для общения.
— А, ты о переписке, — сообразил Павел.
— О ней. И не только. Я о любви.
Павел посмотрел на Викторию внимательно. Они явно говорили сейчас на разных языках, и оба только что это поняли.
Павел решил по обыкновению отшутиться:
— Я уже подумывал о том, чтобы делить команды по национальному признаку, но теперь еще и по гендерному, что ли, их делить?
Впрочем, выглядел он невесело. Положение у нашего айти-гения не очень, если вдуматься.
На этой нерадостной для всех любителей служебных отношений ноте мы с Викой наконец отправились пользоваться освобожденным Анатолем на ночь койко-местом.
Часы показывали девять утра, но после вчерашних приключений дом спал: стояла тишина, только едва слышно жужжали кондиционеры. Вика дрыхла на соседней кровати в позе морской звезды. Петр с увлечением плющил подушку в гостиной, и даже яркое утреннее солнце нисколько бедняге не докучало. Осторожно проскользнув мимо кухни, я отправился прямиком на пляж, оставив Вике записку: шел уже второй день без телефона и каких-либо других средств связи. Почти первозданный человек, почти в раю. В раю, в котором вчера произошло настоящее, не виртуальное убийство какой-то молодой, наверное, красивой метиски. Но фешенебельный курорт уже не вспоминал ни о чем таком: гольф-поля были полны свежих утренних сеньор и сеньоров в белых костюмах, солнце пригревало, жизнь кипела за каждым листочком и кустом.
Как и вчера, в гору и с горы сновали тук-туки, которые местные умельцы сделали из старых дребезжащих мотоциклов, но мне хотелось прогуляться, и я лишь махал им рукой, мол, проезжайте. Дорога к океану плутала среди экзотического леса, и на протяжении всего пути меня сопровождал птичий стрекот, влажные, томные запахи тропических растений, свисающие на дорогу лианы, цветы, плоды и фрукты, которые иногда напоминали знакомые растения, но чаще не были похожи совершенно ни на что. Я миновал дерево с огромными, подвешенными вниз головой плодами, напоминавшими кабачки, потом был участок гигантских алоэ и агав почти с меня ростом, которые тянули ко мне свои мясистые, налитые сочной влагой кожаные лапы. На тонкой паутине лиан, свешивавшихся на дорогу, раскачивались райские птички с ярким разноцветным опереньем. Я даже сумел запеленговать парочку колибри, сновавших от цветка к цветку, словно быстрокрылые стрекозы. Среди шумящего несколькими ярусами влажного экваториального леса глаз выхватил несколько бальсовых деревьев, показанных Хорхе. Бальса стояла всегда самостоятельно, отдельно от других, уперев в боки свои мясистые руки цвета осветленного молоком кофе. Не сбавляя хода, я даже позавтракал парочкой манго и несколькими бананами, за которыми не потребовалось ни тянуться, ни охотиться специально, они как будто сами выпрыгивали перед путником с криками: «Съешь меня!»
Уже на середине спуска я почувствовал, как равномерно нарастает шум океана, постепенно заполняя все пространство под ребрами. Однако на пляже выяснилось, что и спокойное гудение, и голубая сонная гладь, которая открывалась с высоты нашей виллы, оказались обманом: волны на пляже вскидывались на такую высоту, что в любой Севастопольской бухте были бы расценены не иначе, как штормовые. Однако народ купался, прыгал, подныривал под волны, сёрфил и, что особенно удивляло, даже плавал, как-то преодолев прибрежные метры и пробившись на глубину, где было уже значительно спокойнее.
За первые минуты в теплой и мутной прибрежной волне меня несколько раз перевернуло вверх тормашками, пару раз я наглотался соленой воды, один раз проехался спиной по песчаному дну и дважды едва не лишился плавок, благо всякий раз умудрялся их ловить: сначала в районе колен, а потом, потеряв бдительность, уже на щиколотке. Немного приноровившись, я понял, на какую глубину лучше заходить и как подныривать под волны, и купание начало налаживаться. Неожиданно кто-то хлопнул меня по плечу. Это подошли Камилла с Лилией, которые тоже боролись с закручивающими потоками, хохотали и брызгались во все стороны.
Пережив вчерашнее, девчонки снова были счастливы и веселы: Анну нашли, землетрясение закончилось, до убитой незнакомки им не было никакого дела, а все вокруг кричало только о жизни и отдыхе. Никакой тебе достоевщины или толстовщины, только море, только небо, только радость впереди!
В пылу борьбы со стихией Камилла даже не заметила, что у нее унесло верхнюю часть купальника. Пара волн, накрывших с головой, оттеснили Лилию, а нас с Камиллой — при содействии природы и лично моем — наоборот, прибило друг к другу: очередной водный вал услужливо бросил девушку прямо в мои объятия. Посчитав высшей мерой неприличия указывать даме на отсутствующую деталь ее костюма, я старался всеми силами не проявить своего секретного знания, пока мы прыгали с нею вместе, держась за руки. Еще раз пять или шесть природа, особо благосклонная ко мне сегодня, прибивала девушку так близко, что никакое совместное танго не позволило бы изучить ее фигуру лучше. В эти моменты Камилла начинала хохотать, шутливо выскальзывать и туго хлестать меня мокрыми волосами по лицу и шее. Почувствовав, что еще несколько таких внезапных прибоев, и вылезать из воды что в плавках, что без них будет довольно конфузно, я наконец перестал ее удерживать, и Камилла, немного подождав для приличия, не брошусь ли вдруг догонять ее, отплыла в сторону Лилии, которая боролась с волнами метрах в трех от нас. По раздавшемуся с той стороны визгу я понял, что подруга оказалась не столь деликатна, как я, в оценке полноты ее купальника.
Выйдя из воды, я отправился в душ, а потом в пляжный бар, где заказал коктейль из ананаса, гуанабаны, манго и рома в гигантском кокосе. Вот это и было настоящее «транкилье» — плетеные качалки под сенью крыши из пальмовых ветвей, прохладный коктейль, горячий и влажный экваториальный ветер, солнце и ноябрь. Я надеялся, что Камилла догадается, где меня искать, и держал для нее второе кресло, забронировав его собственной футболкой. На всякий случай я даже притащил дополнительное полотенце, так как на поимку бюстгальтера в прибрежной волне не стоило и надеяться. Но вместо Камиллы на забронированное кресло уселась Вика, которая прибыла на пляж в огромной оранжевой шляпе, купальнике и повязанном вокруг груди парео, что было напрасной мерой, потому что парео все равно не прикрывало почти ничего, будучи совершенно прозрачным. Через плечо Вика несла такую же гигантскую, под стать шляпе, пляжную сумку, в руках у нее уже имелся кокос, который она, судя по всему, раздобыла еще на рынке перед входом.