— Я люблю тебя, Шарли. Я говорю это не слишком часто, но ты знаешь, что я люблю тебя.

— Думаю, что недостаточно.

— Ну что ж... — Он вздохнул, желая вспомнить успокаивающие слова.

— А может быть, ты недостаточно любишь себя? — продолжала Шарлотта, взбивая соус в пену.

Это был самый странный вопрос из всех когда-либо слышанных Дарлингом. Что значит любить себя? Что это за человек, который любит себя? Он не мог придумать ответа, поэтому включил телевизор, чтобы послушать прогноз погоды.

Они оставили телевизор включенным, пока ели, предоставляя местному диктору заполнить молчание, потому что оба чувствовали, что больше говорить нечего и любая попытка вести разговор может закончиться словами, о которых они пожалеют.

После ужина Дарлинг вышел на газон перед домом и посмотрел на бухту. Было еще достаточно светло — тот мягкий лиловый свет, который предшествует ночи. Вип увидел двух цапель, стоящих как часовые на мелководье у мыса: возможно, они надеялись выловить в сумерках кефаль на ужин. Тихий трепет, напоминающий звук раскрывающегося бумажного веера, возвестил о приближении стаи мальков, несущихся через бухту, едва касаясь стеклянной глади воды.

Когда Вип был ребенком, он проводил целые вечера, наблюдая за бухтой, увлеченный ею так, как другие дети были увлечены радио или телевидением. Из бухты исходили звуки, а иногда и вздохи, которые волновали его воображение так же, как звуки, созданные в павильоне звукозаписи. Мародерствующая барракуда прорезалась сквозь стаю макрели, и вода закипала кровавой пеной. Приходили акулы, иногда в одиночку, иногда парами и тройками. Их спинные плавники разрезали поверхность воды, когда они спокойно двигались в поисках добычи, будто исполняя какой-то примитивный ритуал грабежа. Крабы поспешно убегали на песчаные пляжи; черепахи выпускали воздух из легких, как крошечные кузнечные мехи; раздраженные кискади отчитывали друг друга на вершинах деревьев.

Бухта была жизнью и смертью, она давала Випу чувство покоя и безопасности, которое он не мог ясно выразить. Оно несло с собой заверение в непрерывности жизни.

Бухта все еще жила, не так полнокровно, как раньше, но в ней оставалось еще многое, что можно было любить.

Над деревьями на востоке показалась полная луна, метнувшая золотые стрелы на цапель и осветившая их, будто позолоченные статуи.

— Шарли, — сказал Дарлинг. — Выйди посмотри.

Он услышал ее шаги в доме, но они затихли у обтянутой сеткой двери.

— Нет, — проговорила Шарлотта.

— Почему?

Она не ответила. Вместо этого она подумала: «О Уильям, ты похож на старого индейца, сидящего на холме и готовящегося к смерти».