Вечером второго дня остановились в доме горного мастера Истомина, живущего на Хармони уже сорок лет – и форбидера с почти таким же стажем. Звали его Ермолай Платонович, и ростом он был невысок, Глебу едва выше плеча, но широк, крепок и тяжел неимоверно. Лишь под ним одним поскрипывал безукоризненно сколоченный пол. Медвежачьи глазки смотрели коротко и цепко. Говорил он, напротив, растягивая слова, откладывая на потом смысл сказанного. Впрочем, разговаривал с ним Байбулатов, Алику ведено было только слушать и в нужных местах кивать; Глеб же вообще при беседе как бы и не присутствовал. Он вновь исчез – позволил себе исчезнуть.

В пыльном мире дом Истомина был разбит, разорен: перегородки и потолки, смятые и проломленные, щетинились черной щепой и выкрученными, размочаленными обломками досок. За окнами висел белый туман, контуры пейзажа угадывались смутно. А из-под двери тянуло острым холодом, неплотно пригнанный косяк оброс инеевой бородой. В Старом мире с Хармони сопрягался остров Врангеля – там уже была зима. Какие-то знания об острове Врангеля готовы были впрыгнуть в сознание – Глеб сумел удержать их там, где они были. У него это уже получалось время от времени. Он постоял, поглядел по сторонам, потом вернулся. Там все было, как было.

Ничего нельзя с этим сделать, ничего…

Почему-то пересохло во рту.

А утром, выпив чаю с пышками – встали и куда-то пошли. Городок был мал и почти нелеп, но какой-то стержень в нем ощущался. Перед домами посажены были узенькие, едва ли шире тротуара, садики, обнесенные низким штакетником. За невысокими заборами виднелись мощеные дворы или лужайки, пересеченные кирпичными дорожками. У многих домов были обширные веранды, там стояли столы и стулья; двери лавок не закрывались. Ездили местные жители только верхами, что и понятно: невысокие, но крутые лесистые горки окружали городок со всех сторон, и добраться до шахт – основного места работы мужчин – больше было нечем. Похоже, что и для того, чтобы съездить к соседу в гости – седлали лошадей. На четверку пеших хожденцев – Коротченя с казаками остались в доме Ермолая Платоновича – глядели удивленно.

За городом, спрятанное густой полосой начавших краснеть кленов и высокой стеной, стояло приземистое темно-коричневое здание с высокими узкими окнами-бойницами по второму этажу и вообще без окон – по цокольному.

Это была тюрьма для «побегунчиков» – тех, кто более двух раз пытался бежать с Хармони.

– Я по молодости сам чуть парус не поднял, – гудел Ермолай Платонович, шумно размещаясь за тяжелым черным столом; кожа столешницы была тусклая, пятнистая от чернил, а деревянная окантовка ее блестела зеркально. Лет пятьдесят было этому столу, если не все сто. Сволочная натура людская: одним живешь – и ничего; а сравнить пытаешься – и все, покатилось… Хоть с бабами это так, хоть с лошадьми, хоть с городами, хоть с чем… Сюда я как попал – ну, думаю, рай земной! А через год взвыл: не могу, отпустите! Куда пустите, зачем? Ладно, мне человек добрый попался, а как не попадается такого? Вон их за стенами – два десятка. Волками воют, даром что луны нет… Это теперь мы, старики, так стараемся все устроить, чтобы попестрее было, по-разному везде, а когда я начинал, наши старперы все Город Солнца учинить норовили, козлищи… Честное слово, чуть прахом все не пошло…

Неся несколько папок, вошел начальник тюрьмы: высокий, сухощавый, с нездоровым желтоватым лицом человек без возраста.

– Вот, господа, – он положил папки на стол; пахнуло пылью. – Шесть человек, достаточно, мне кажется…

– Миша, – перебил его Ермолай Петрович, – а ну-ка, навскидку: ты бы с кем пошел, если бы приперло?

– Я бы пошел один, – сказал тот без улыбки.

– Ты не был там двадцать лет. Все переменилось. Так что давай, отвечай на вопрос.

– Я бы действительно пошел один. А что касается переменилось… ну, прикинулся бы сибирским валенком, все бы и сошло. Ну, ладно, Ермолай, раз ты настаиваешь… положим, так надо… Тогда, – он помедлил, – тогда я бы взял Ястребову.

– Мужик ты отчаянный, – хмыкнул Ермолай Платонович. – Только и я о ней первой подумал… Глянь-ка, Асгатович… – он двинул по столу самую толстую папку.

Кирилл Асгатович углубился в изучение бумаг. Алик заглядывал сбоку, а Глеб смотрел на них и испытывал неуместную брезгливость: будто застал людей за подглядыванием в замочную скважину. Для меня же стараются…

– Девка четвертый год здесь, – наклонился Ермолай Платонович к Глебу, – и уже второй срок за побег мотает. Первый-то ей по малолетству махонький дали – три месяца. Потом на поселение определили. А теперь вот на полную катушку: пять лет должна отмотать.

– Пять? – ужаснулся Глеб. – Это же…

– Таков закон. Все знают, подписку давали. Но вот бывают же такие – никакого удержу нет…

– Поговорим? – поднял голову Кирилл Асгатович.