На следующий день на уроке Фелия Васильевна мне сказала: «Эта женщина поет веселую песню, но она несчастна в своей жизни, я ее жалею и люблю петь это произведение». Это ли не проникновение в самую суть творчества Мусоргского!»
В 1903 году Фелия Литвин получила высшее в то время в России звание для артиста – солиста его величества. Но отношения с русским театром не складывались, контракт с Литвин дирекция императорских театров не продлила. Как напишет впоследствии один из критиков, «Равнодушие дирекции императорских театров к отечественному искусству лишило русскую сцену одной из самых блистательных певиц».
Последние ее выступления в России были в 1915 году, а в 1916 году, навсегда покидая русскую сцену, она по телеграфу обратилась к русскому царю Николаю II с просьбой разрешить ей именоваться и по документам Фелией Литвин. Просьба была удовлетворена.
Что касается Федора Шаляпина, то их с Фелией Литвин творческие пути пересекались не единожды: во время «Русских сезонов» Сергея Дягилева в Париже Литвин с Шаляпиным исполнили дуэт Ярославны и Игоря из оперы Александра Бородина «Князь Игорь», на сцене оперного театра в Монте-Карло пели в опере Александра Даргомыжского» Русалка». Она уже исполняла эту партию Наташи раньше в Петербурге, но тогда характер русской крестьянки ей удавался значительно хуже образа героической девы. В своей автобиографической книге певица призналась: «По-настоящему я поняла эту роль только в 1911 году, когда выступала с ней в Монте-Карло с Шаляпиным. Чтобы хорошо исполнять эту роль, нужно иметь русскую душу. Даже голос и тот должен стать славянским».
Она считала, что у нее две родины – Франция и Россия. И когда началась война 1914 года, страдала и за ту, и за другую. В дни войны пела на улицах французских городов, и поскольку ее знали в лицо и узнавали голос, то сразу сбегалась толпа слушателей. Певица останавливала первого проходящего солдата и в его фуражку собирала деньги на благотворительные цели. А потом отправила телеграмму в газету «Фигаро»: «Не имея возможности отдать свою жизнь двум моим любимым отечествам – России и Франции, я отдаю им свой голос».
Свою жизнь Фелия Литвин, величайшая оперная певица и незаурядный педагог, воспитавшая солистов крупнейших оперных театров мира – Гранд-опера в Париже, Большого в Москве, Мариинского в Петербурге, – как это нередко случается с большими художниками, закончила в приюте для престарелых артистов в Париже, забытая и всеми покинутая.
Осталась книга – «Моя жизнь и мое искусство», в которой есть признание: «Самой большой радостью были для меня мой труд и мои артистические успехи. Петь – значит жить… Правда, научить других тому, что доставляло тебе самой столько радости, это тоже радость! Но моего голоса, такого теплого, такого прекрасного, уже нет. На память о нем у меня осталось лишь несколько пластинок. И дотрагиваясь до граммофона, я всегда говорю: «Здесь покоится Фелия Литвин».
«Юнона» без «Авось»
Наверное, уже не столь важно, кому – русским или американским общественникам-доброхотам пришла в голову виртуозная по своему безвкусию идея дописать «возвышенно-сентиментальный happy end» в знаменитый любовный роман о русском дворянине Николае Резанове и красавице-испанке Марии де ла Консепсьон Аргуэльо (в домашнем обиходе – Кончиты), случившийся более двух столетий назад в старой Калифорнии. Безмятежно уверенные, что историю не только можно, но и категорически необходимо шлифовать до сияющего блеска, потомки-неофиты обеих стран довольно быстро пришли к полному и окончательному согласию, и в 2000 году счастливый эпилог объединенными русско-американскими усилиями был-таки «дописан», возлюбленная пара воссоединена на красноярском погосте – с помощью слов и твердокаменных тел. Только представьте себе: белый мраморный крест, две таблички с датами рождения и смерти камергера и его «калифорнийской розы». Там же – две цитаты из «Юноны и Авось»: «Я тебя никогда не увижу», «Я тебя никогда не забуду». «Знаменито!» – как высказалась бы Эллочка-людоедка.
Некоторые, особенно чувствительные жители города Сан-Франциско, где случилась сия красивая сказка, авторитетно заявляют, что воздух в городе и сегодня переполнен флюидами той романтической встречи. Да и сюжет по-прежнему популярен, он лег в основу произведений таких известных американских писателей, как Брет Гарт и Гертруда Атертон, Хьюберт Банкрофт и Теодор Хиттель. О том, как местная красавица и камергер двора его величества Александра I полюбили друг друга, о том, как состоялась помолвка, как жених отбыл обратно в Россию, но обещал через год вернуться за любимой. О том, как по пути домой он заболел и умер. Как невеста ждала его тридцать пять лет и, не дождавшись, постриглась в монахини.
Камергеру Резанову и предпринятому им в начале XIX века кругосветному плаванию посвящаются диссертации и научные монографии. В одном из театров Сан-Франциско был поставлен мюзикл «Вива Конча! Роза Президио» (мюзикл на ту же тему – «Юнона и Авось» – с театральных подмостков России не сходит).
Словом, историю Резанова в Калифорнии помнят. А энциклопедия «Британика» посвящает ему следующие слова: «
Как видите, пересказать эту любовную историю в общем-то несложно – легенда уже давным-давно прочно создана и обкатана. И все-таки пересказать эту историю, оказывается, сложно – свидетельством тому многочисленные документы, дневники, письма самого Резанова, его спутников и просто его современников. И они совсем не так однозначны.
Итак, герой калифорнийского романа – высокопоставленный русский вельможа, красавец, что называется, хорошего, но бедного рода, государственник и коммерсант, приплыл от берегов Аляски (Русской Америки) в Калифорнию на фрегате «Юнона» (тендер «Авось» в Калифорнию не плавал).
«С бледными и полумертвыми лицами, – пишет Резанов, – достигли мы к ночи марта 27 числа 1806 года губы Святого Франциска и за туманом, ожидая утра, бросили якорь». За месяц плавания «Юноны» почти весь экипаж был поражен цингой и истощен голодом.
Героиня – прелестная пятнадцатилетняя девочка, дочь коменданта Президио (военной крепости) Сан-Франциско дона Хосе Дарио Аргуэльо – была представлена камергеру и его свите в парадном покое комендантского дома 28 марта. В тот день камергеру Резанову исполнилось 42 года.
Георг фон Лангсдорф, личный врач камергера и будущий академик, так описал в своем дневнике эту встречу: «
Николай Петрович Резанов Кончитой был очарован и весьма приятно проводил время в доме Аргуэльо. Но главную причину своего визита в Сан-Франциско не забывал. Поездка эта была во многом вынужденной: расстроенный неудачной, даже, скажем жестче, провальной шестимесячной дипломатической миссией в Японии, с которой должен был завязать торговые отношения, посланник императора отправился инспектировать русские владения в Америке (такое предписание Александра I у него тоже было). В русской колонии свирепствовали голод и болезни. И тогда, чтобы спасти поселенцев, он решается немедленно плыть за хлебом и продовольствием в богатую и изобильную Калифорнию. Как дипломат он понимает, что в случае удачи экспедиция поможет ему по возвращении в Россию сгладить неприятное впечатление от конфуза с японцами (кстати говоря, в Японии визит камергера Резанова и сопровождавших его моряков и сегодня поминают недобрыми словами).
Коменданте Аргуэльо русского гостя принял с почестями, однако менять хлеб на топоры и косы и спасать таким образом голодающую русскую Аляску не желал. Дон Хосе знал, что мадридскому двору это вовсе не понравится. Не помогли ни дипломатия, ни дружеские отношения камергера с губернатором Верхней Калифорнии. И тогда Николай Петрович подходит к делу иначе.